Легкий взмах бледной руки смахнул с изумрудных глаз и дождинки, и слезинки. Светлана коснулась черной шляпки, словно хотела убедиться, что ту не сорвало ветром, и сделала шаг от мужа, чтобы раскинуть руки.
— Ты помнишь дорогу… — начал было граф вопросительно, но голос его затух до окончания фразы.
Светлана, не опуская рук, обернулась к мужу, и губ ее коснулась легкая улыбка, которая словно окрасила бледные щеки стыдливым румянцем.
— Я помню дорогу домой, — произнесла графиня фон Крок.
И в тот же миг сквозь свет фонаря в черноту неба взметнулась сизая голубка. Через долю секунды рукава черного пиджака превратились в огромные перепончатые крылья и, полностью закрыв круг фонаря, погрузили улицу во тьму. Но лишь на мгновение — и вот уже две птицы понеслись сквозь мириады мелких дождинок туда, где серебрились мокрые шпили старого замка.
Живой слуга исполнил работу оборотня — растопил в гостиной камин и опустил на медвежью шкуру медный поднос, начищенный до блеска, словно древний щит. На нем стояли два хрустальных бокала в форме колокольчиков и ковшик с темной жидкостью, по поверхности которой плавали ароматные пряности.
Графиня уселась в кресло, закинула ноги на оттоман и укуталась в пуховый платок, в который три года назад заботливо завернула череп. Граф присел у ног жены, осторожно, чтобы не расплескать кровь, приподнял ковшик за длинную ручку и сунул в камин, где его тут же жадно облизало пламя.
— Фридрих, почему мне так грустно? — спросила Светлана.
Граф продолжал смотреть на беснующийся в очаге огонь.
— Потому что ты любишь не только меня… Но я счастлив, что и для меня в твоем сердце нашлось место.
Граф быстро разлил по хрустальным бокалам кровь, обжигающую, напоившую воздух гостиной одурманивающими разум восточными ароматами и такую же живительную, как сказочная живая вода. Светлана заулыбалась. Ее муж так и остался сидеть на медвежьей шкуре, только теперь гладил свободной рукой ее затянутую в плотный черный чулок ногу. Фридрих медленно потягивал кровавую жидкость и смотрел поверх бокала, как играет на бледном лице дорогой жены золотистый отсвет семейного очага.
— Я должна буду уехать через месяц, — едва слышно прошептала Светлана, продолжая касаться губами пустого бокала.
— Я это знаю. И принимаю.
Фридрих выудил из бледных пальцев жены бокал, ловко подбросил оба хрустальных колокольчика над головой, и те, столкнувшись в темноте, блестящим звездопадом посыпались в пожирающее пламя камина.
— На счастье! — тихо в унисон сказали супруги и улыбнулись друг другу все еще немного грустной улыбкой.
Фридрих стащил перчатки и, швырнув их в свое пустое кресло, стиснул длинными пальцами такие же длинные пальцы жены. Светлана смотрела на него яркими глазами, в которых зажглись полюбившиеся ему озорные огоньки. Он распрямил пальцы бывшей княжны, один за другим, поднял обе руки к лицу и осторожно поцеловал, один за другим, все десять.
— А теперь закрой глаза, — севшим голосом попросил Фридрих, и Светлана покорно исполнила просьбу мужа.
Он осторожно потянул ее к себе за запястья, заставив соскользнуть с кресла на медвежью шкуру. Руки его коснулись холодных, с отсветом пожара, щек, и граф фон Крок с радостью нашел ожидающие его поцелуя губы.
Рядом мерно тикали часы, отсчитывая бесконечные секунды вечного бытия, которое способна скрасить лишь тихая домашняя любовь, потому что неистовая страсть только разрушает то, что и так едва теплится в остывших навечно телах. Но Фридрих и Светлана сумели взрастить в своих мертвых сердцах ту любовь, о которой не жалко писать кровью.
Конец