Заговорив о недвижимости Яновского, Фёдор Степанович мало-помалу воодушевился, отошёл в сторону от сути дела, но скоро вернулся к предмету разговора.
— А когда случился скандал, то Бутов был вынужден отказаться от бесполезного компаньона и предложил своему другу ставку рядового компьютерщика: долларов, кажется, двести пятьдесят. Яновский тогда жутко обиделся, ушёл из фирмы — и с тех пор на вольных хлебах. Компьютерщик его класса без куска хлеба с маслом не останется. Тем более — знакомый с бизнесом. Поссорился он тогда с Игорем Олеговичем крепко — месяца два, наверно, они друг с другом не разговаривали. Потом помирились — всё-таки старая дружба — но, конечно, уже не то.
— Фёдор Степанович, я пока в вашем рассказе ничего такого, что заставило бы Яновского подозревать больше других, не вижу. Ну, случилась размолвка, ну, лишился он тёплого местечка, но ведь не так — ни с того ни с сего. Он же не мальчик, должен был понимать, что Игоря Олеговича позарез припёрло. И потом — когда это случилось? Два года тому назад. Нет, чтобы два года держать зло — нужна не такая обида.
— Погодите, Геннадий Ильич, погодите. Это пока вступление. Главное — Алла Анатольевна.
— Что, ещё один любовный треугольник?
— О музыканте, значит, вам уже доложили? Но вы, Геннадий Ильич, этим сплетням не верьте. Ведь у нас как: стоит женщине два раза показаться в ресторане с мужчиной — сразу скажут: хахаля завела. Нет, здесь другое: Алла Анатольевна действительно любит музыку, а Сазонов, по её словам, сам-то я в этом не разбираюсь, очень талантливый флейтист. Ну, и она у него вроде как спонсор — ну, там на конкурсы проталкивает, концерты организует, чтобы не век ему по кабакам играть. Нет, Геннадий Ильич, поверьте моему опыту: здесь ничего такого. А вот Яновский… Тут действительно треугольник. Причём — давний. Ещё до свадьбы. Когда и он, и Бутов — оба за ней ухаживали. Конечно, как и что там у них сейчас — толком не знаю, а сплетничать не хочу. Но, обратите внимание, со смертью Бутова…
Брызгалову надоели эти клеветнические намёки, и он опять перебил Пушкарёва:
— Всё равно, Фёдор Степанович, не убедили. Нет, что поделились — спасибо: времени мне сэкономили… думаю, правда, не много времени… и Сазонова, и Яновского я так и так обязан проверить — а вот ваши подозрения… нет, не убедили, Фёдор Степанович… хотя к сведению, конечно, приму. А сейчас, если у вас нет больше ничего конкретного — Вера Максимовна. Мне необходимо допросить всех бывших бутовских рабынь, а она по телефону сказала моей секретарше, что без вашего разрешения никаких показаний давать не будет. Так что, очень прошу — заметьте, Фёдор Степанович, в интересах следствия — позвонить ей и сказать, чтобы не дурила. Пусть, если это ей нравится, в свои садомазохистские игры играет с вами, а не со следствием.
— Причём здесь садомазохистские игры? Вера Максимовна вовсе не мазохистка, а рабыня по убеждениям! По природе, по духу, уж не знаю там по чему ещё, но она — рабыня. Для которой беспрекословное повиновение хозяину является смыслом жизни. Впрочем, Геннадий Ильич, вам этого не понять… Я ведь, честно сказать, и сам… вроде бы "рабовладелец", а всё равно понимаю плохо… Когда мне её два года назад — скажу по секрету, в погашение долга — привёл Игорь Олегович, я тоже, как вы сейчас, подумал, что она из тех женщин, которых в постели заводит плётка, а оказалось — совсем не то. Плётка ей не нравится ни под каким соусом: ни в постели, ни так. Но, поскольку рабыня, понимает, что без наказания ей нельзя — и терпит. И более: принимает с благодарностью. Хотя, уверяю вас, никакого удовольствия при этом не испытывает. Скорее — напротив… Это, Геннадий Ильич, я вам говорю к чему: отнеситесь, пожалуйста, к ней с пониманием — не смотрите на неё, как на чокнутую.
— Что значит — "с пониманием"? Ваше Величество Госпожа Рабыня — так обращаться к ней?
— Ох, Геннадий Ильич, не зря о вас у подследственных слава идёт, как о первостатейной язве! Где, скажем, Костенко, не мудрствуя лукаво, — в морду, вы словом много больней достанете! Как обращаться… обыкновенно! По имени-отчеству. Не проявляя, по возможности, ненужного любопытства. А то в девяносто восьмом товарищ Люмбаго всё пытал Веру Максимовну, как, мол, она дошла до жизни такой? Чтобы из обыкновенной советской женщины — вы же знаете, терминология у прокурора ещё та! — вдруг захотеть стать рабыней? Под чьим тлетворным влиянием? Добровольно? Не может быть! И, если не хочет попасть в психушку, пусть лучше расскажет, каким именно образом Бутову удалось её растлить? Ну, и далее — в том же роде… Так вот, Геннадий Ильич, я очень надеюсь, что в таком тоне и таких вопросов у вас к Вере Максимовне не будет?