Поэтому, сделав скидку на его болезненную экзальтацию, Брызгалов перебил Фёдора Степановича только тогда, когда он, исчерпав весь свой резерв благодарностей и комплиментов, перешёл к прогнозам о перспективах Веры Максимовны на выздоровление. Перебил намеренно неделикатно: отчасти из-за того, что искусственная сентиментальность дельца, когда разговор заходил о его любовнице, начинала уже основательно тяготить, отчасти — из-за желания поскорее перейти к интересующему предмету.
Как и следовало ожидать, о самом юбилейном вечере Пушкарёв ничего интересного не поведал: да, конечно, на другой день после убийства Бутова устраивать торжество было неловко, но что делать? Отменить? В деловых кругах этого бы не поняли. И что? Из приглашённых явились все? Ну, да. Кроме Лисовского и, конечно, покойника. Так Бутов, значит, тоже был приглашён Долговым? Хотя — и не близкий друг? Естественно. Ведь у Игоря Олеговича с Алексеем Дмитриевичем давние деловые связи. А конкретнее? Особенно — в последнее время? В частности, по поводу контракта между "Лотосом" и "Надеждой" он, Фёдор Степанович, ничего не слышал? Нет. А если бы и слышал — есть, знаете ли, такое понятие, как деловая этика… и распространяться о чужих коммерческих соглашениях… это ведь не официальный допрос?
После едва ли не двадцати минут ускользаний, увиливаний и недомолвок единственно конкретным, чего Геннадию Ильичу удалось добиться от Пушкарёва, были имена пяти человек, относительно которых Фёдор Степанович мог сказать, что видел их в продолжение всего салюта — от первого и до последнего залпа.
Записав все названные Пушкарёвым Фамилии, Геннадий Ильич мученически вздохнул: оставались сущие "пустяки"! У Звягинцева расспросить о Хайрулине, у Хайрулина о Звягинцеве; у каждого из них — о виденных ими третьих лицах; у тех, в свой черёд, о четвёртых; и далее — по цепочке: о каждом у каждого из гостей "Поплавка"! У Долгова, разумеется, не забыть спросить о Люмбаго и Пушкарёве, а также — о названных Пушкарёвым третьих лицах: кого из них во время салюта Алексей Дмитриевич зрел воочию — и так далее, и так далее… Тихо ненавидимая Брызгаловым, но, к его огромному сожалению, большая и едва ли не главная часть следовательской работы.
О, как замечательно всё складывалось по началу! С гарантией даже не на сто, а на сто один процент. Ибо он, по своей прошлой деятельности прекрасно знающий, что Начальству всегда требуется именно сто один процент, планируя покушение, исходил из этого магического числа. Бог, чёрт, судьба — он не знал, кто из этой троицы взялся руководить его предприятием, но кто-то, (а без Начальства нельзя!) да взялся, и за пресловутый процент кто-то, значит, с него да спросит. И в случае с Бутовым — действительно: видя его добросовестность, этот, Надзирающий Сверху, устроил всё наилучшим образом — сразу же после убийства организовал такую грозу, что если и оставались какие-нибудь следы, то ливень их многократно смыл. Вот только Сазонов…зачем всё-таки Надзирающий послал музыканта на перекрёсток именно в то время, когда он проезжал мимо? Или? Неужели по Бутову он в чём-то недоработал? Или непоправимо промедлил, или неосмотрительно поспешил? И музыкант в этом случае ему был послан в виде пробного камня: как, дескать, среагируешь на искушение? Поддашься соблазну или найдёшь в себе силы его отвергнуть? Да… но если бы знать: в чём заключался искус? Чтобы убить Сазонова? Или — напротив — не убивать?
— 13 —
Затратив на малопродуктивный разговор с Пушкарёвым и ещё менее продуктивные сожаления о результатах этого разговора около сорока минут, Геннадий Ильич вернулся в свой кабинет и застал Анисимова азартно сражающимся с упрямым компьютером — пальцы Юрия Викторовича то хищно летали по клавиатуре, то безжалостно истязали несчастную мышь. Временами Анисимов на несколько секунд отворачивался от дисплея, хватал авторучку и в лихорадочном темпе делал какие-то пометки в раскрытом блокноте. Затем снова набрасывался на клавиатуру, снова стискивал полузадушенного "зверька".