В ассамблее Вирджинии в честности майора не усомнились. Отцы колонии перевели выдающееся мужество Вашингтона, шедшего на смертельный риск, в твердую валюту — 50 фунтов стерлингов, каковые вручили страннику «в знак одобрения его поведения в поездке на Огайо».
Вашингтон был уязвлен до глубины души. «Меня послали, — заметил он, — в путешествие зимой (на которое пошли бы немногие, если вообще нашлись такие люди), и что я получил взамен? Возмещение моих расходов!» Бедность — плохой учитель. Судьба, сделавшая его состоятельным плантатором, еще не успела отучить подсчитывать копеечную выгоду от каждого шага.
Громкая известность молодого майора Джорджа Вашингтона была дороже чистого золота. Он пока этого не знал.
В 1798 году Джордж Вашингтон встречал свою шестьдесят седьмую весну. Новую знакомую и незнакомую встречу с пьянящей, буйной вирджинской весной он остро ощутил — впервые за десятилетия не давил сокрушительный груз государственных забот. Позади президентство, войны. Немного напыщенно он простился с народом и жил полубогом в устроенном по собственным планам любимом Маунт-Верноне. Поблизости, рукой подать, суетились землемеры, архитекторы — разбивалась столица страны. Он знал, городу суждено носить его имя. Жизнь прожита.
Думы, мучительные думы, которые он многие годы, до отказа забитые делами, отгонял, овладевали стариком. Был ли виноват ветер с Потомака, так же величаво несшего свои воды, или запах все тех же цветущих кустарников под окнами, он не знал. Всплывали, обретали жизнь полузабытые образы далекой молодости. Он грезил наяву, подставляя ветру усталую голову. Что это и где он? На реке много судов, их столько не было в молодости. Провел языком по беззубым деснам — сомнений не было: старик! Всю жизнь он ненавидел душевный нюдизм, но тут ощутил непреодолимое желание излить то, что накопилось за долгие годы. 16 мая 1798 года он написал письмо в Англию.
«Многоуважаемая мадам, — тщательно подбирал слова Отец Страны, — прошло почти пять и еще двадцать лет с тех пор, как я, постоянный обитатель сих мест, общался здесь с моими милыми друзьями лично или письмами. За истекшее время произошло так много важных событий, так сильно изменились люди и вещи, что в письме совершенно невозможно сколько-нибудь обстоятельно сказать об этом. Ни одно из этих событий, однако, и все они в совокупности не смогли изгладить в моей памяти воспоминания о тех счастливых моментах, самых счастливых за всю мою жизнь, которые я пережил в Вашем обществе.
Глубокая печаль овладевает мной, когда я бросаю взор в направлении Бельвуара, что я часто делаю, и горестно размышляю о том, что прежних обитателей сего места, с которыми мы жили в таком согласии и дружбе, больше там нет, только руины дома напоминают давно канувшие в прошлое радости. Разрешите мне добавить — я часто размышляю и над тем, почему, если Ваши ближайшие родственники живут в нашей стране, Вам бы не предпочесть провести вечер жизни среди них, а не заканчивать земной путь в другой стране, хотя у Вас, возможно, множество знакомых, искреннюю дружбу которых Вы могли снискать...»
Преклонные годы автора письма, занятое им положение начисто исключают самое предположение о каких-либо задних мыслях. Так пишет человек, когда разожмутся тиски долга и перед лицом вечности взвешивающий, что истинно, а что суетно в прожитой жизни. Чаша весов, на которую Вашингтон бросил свои чувства к женщине, на склоне лет перевесила в его понимании все, что сделал Отец Страны для Америки: главнокомандующий вооруженных сил, дважды президент, возможно, самый богатый землевладелец США.
Письмо было адресовано Салли Фэрфакс, женщине, которой всю жизнь безраздельно принадлежало сердце Вашингтона и с которой он, вероятно, никогда не был близок. Даже на пороге могилы он не увидел ее — Салли не откликнулась на зов и не приехала. Неизвестно, что она ответила Вашингтону, и бездетной вдовой в большой бедности умерла в Англии. В бумагах покойной родственники нашли цитированное письмо. К этому времени Джорджа Вашингтона давно не было, Салли скончалась на 82-м году.
По мере того как на протяжении сотни лет накапливались скудные данные об отношениях Вашингтона и Салли, досужие биографы-романисты все глубже разрабатывали золотую жилу. Они сочиняли трогательные и, конечно, возвышенные книги, пока история не приобрела абсурдно неправдоподобный характер. Едва ли есть необходимость вставать на эту зыбкую почву и домысливать там, где известного достаточно, чтобы бросить взгляд на внутренний мир молодого Вашингтона.