— Сенатора сегодня здесь уже не будет. Он ужинает дома...
— Но где он сейчас? Сию минуту?
— Он у миссис Кархарт, но...
Разве они могли говорить о ком-нибудь другом?
Бэрден прислонил больное плечо к спинке кресла. Чистенький перелом, сказал доктор, осматривая Бэрдена, лежавшего на спине в рентгеновском кабинете госпиталя, куда его доставила «скорая помощь» с места происшествия, когда он упал с сенатской лестницы Капитолия. Он рухнул с верхней ступеньки и пролетел до нижней, и косточка в его плече надломилась с хрустом, который он услышал сквозь плоть. От жгучей боли ему вдруг привиделось, что человек — это растение: разве кости — не ветки? А кровь — не сок? И что в природе больше напоминает ладонь, чем лист? Успокоившись на этом прекрасном открытии, он потерял сознание у нижней ступеньки лестницы.
Теперь, через пять месяцев после этого чистенького перелома, плечо все еще болело. Но что делать? Раз он вступил в возраст, когда кости стали хрупкими и ломкими, так будет продолжаться до той минуты, пока, прикованный к постели, он не поддастся стремительным приступам пневмонии, которые, наполнив легкие водой, завершат затоплением этот великий цикл, начавшийся с потока утробных вод. Лучше, решил он, приставить дуло к виску и дать волю огню, хотя из двух стихий, огня и воды, он предпочитал более прохладную.
Отношение Миллисент Смит Кархарт к сенатору Джозефу Маккарти было двойственным. С одной стороны, она была убеждена в том, что на всех уровнях американской жизни действуют скрытые коммунисты (чего стоит поведение негров после войны!), и тем не менее:
— Он такой отвратительный человек. Это ужасное лицо, эти челюсти, этот голос!
— Не волнуйтесь, дорогая, долго он не продержится,— попытался утешить ее Бэрден.
— Как не волноваться? Ведь он может еще наломать столько дров! — Она налила чай. Пар на короткое время скрыл ее лицо. Бэрден подумал об оракулах. Что сказал о них Цицерон? Но не смог вспомнить. В последнее время, когда он начинал цитировать по памяти, слова зачастую отказывались идти в нужной последовательности, оставляя его в полном отчаянии оттого, что какая-то дверца в его сознании наполовину закрылась.
— Сенатор Тайдингс прикончит его. Помните, Джо сказал, что он ставит всю свою кампанию в зависимость от того, коммунист ли Оуэн Лэттимор [58]. Что ж, он проиграл — благодаря сенатору Тайдингсу.
— О, я полагаю, Лэттимор коммунист.
— Нет доказательств, что он коммунист.
— Да, но нет и доказательств, что он коммунист.
— Теперь вы говорите, как Джо Маккарти.
Миллисент нахмурилась:
— Я знаю, конечно, что он, видимо, повредил многим невинным людям, это ужасно, но, в конце концов, в правительстве коммунисты, и они перекраивают нашу страну, и если он в состоянии выявить их, то, может быть, некоторая доля путаницы оправданна?
— Президент,— Бэрден показал на портрет ее дядюшки,— никогда бы не согласился с вами.
— Я в этом не уверена. Да и времена изменились. Но скажите мне, какой он на самом деле? Я не решаюсь пригласить его к себе в дом.
— Слава богу, я сам едва с ним знаком.— Антипатия Бэрдена к этому демагогу была не только политической, но и физической. Он не переносил даже его вида. Только однажды ему пришлось говорить с ним. Когда какой-то журналист написал, что Бэрден, вероятно, возглавит подкомиссию, которая будет рассматривать выдвинутое Маккарти обвинение, что государственный департамент наводнен коммунистами, сам Маккарти явился к нему в кабинет и, стоя перед бюстом Цицерона, обнял своей тяжелой рукой Бэрдена и заявил с хищной усмешкой, что, хотя они и занимают противоположные политические позиции, оба являются противниками коммунизма. «Во всяком случае, я так думаю»,— добавил он бодро, но угрожающе. Он выразил уверенность в том, что факты будут говорить сами за себя, и как бы мимоходом добавил: «Вы давно видели вашего бывшего зятя?»
Бэрден постарался полностью устраниться от работы подкомиссии. И без обвинений в коммунизме у него будет достаточно затруднений на предстоящих выборах. В нормальное время подобные обвинения могли вызвать лишь смех. Но времена давно уже перестали быть нормальными — с тех пор как Советы создали атомную бомбу. Тот факт, что эта технически отсталая страна сумела с очевидной легкостью добиться военного паритета с богоизбранной страной, мог означать только одно: секрет бомбы был выкраден из Лос-Аламоса и передан врагу какими-то высокопоставленными предателями. Именно тогда, совершенно случайно, незаметный сенатор, стремившийся к переизбранию, и обнаружил, что обвинить других в предательстве — наипростейший способ стать героем для большинства, злодеем для некоторых и таким образом привлечь к себе внимание всех.
С начала этого года Бэрден стал получать пугающе огромное количество писем от своих избирателей, которые требовали, чтобы он открыто принял сторону Маккарти в его нападках на государственный департамент. Бэрден отвечал им в патриотическом духе, но уклончиво. В конце концов, несомненно, что Маккарти скоро сам себя угробит, это лишь вопрос времени, и его сумасбродные выступления перед комиссией Тайдингса с очевидностью доказывали это. Сначала сенатор заявил, что в государственном департаменте двести пять коммунистов, затем сказал, что их пятьдесят семь, а в последнюю пятницу — восемьдесят один. И так он продолжал перескакивать с одной цифры на другую, выдвигая настолько дикие обвинения, что их было трудно привести в какую-нибудь систему, и еще труднее — опровергнуть. Если бы не предстоящие первичные выборы, Бэрден, без сомнения, в тот или иной момент выступил бы против этого демагога. Но пока это было немыслимо. После переизбрания у него будет масса возможностей разделаться с этим «разгребателем грязи» — выражение появилось на рубеже XIX—XX веков, и Бэрдену оно очень нравилось.
— Но если все его обвинения лживы, почему никто из сенаторов не поставит его на место?
Врата в сознании Бэрдена распахнулись настежь. Он процитировал:
— «И откроется ему, что обвинять и доказывать — совсем не одно и то же, а упреки, не подкрепленные доказательствами, отражаются лишь на репутации тех, кто их бросает».
— Кто это сказал? — Но в тот же момент врата снова захлопнулись, скрыв сокровища, которые он хранил всю свою жизнь. Его спасла горничная, сообщившая, что конгрессмен Овербэри направляется в дом на Дюпон-сёркл, чтобы поговорить с сенатором, если, конечно, не будет возражений со стороны миссис Кархарт. Разрешение было дано, и горничная удалилась.
— Что-нибудь случилось? — спросила Миллисент.
Бэрден пожал плечами. Боль в плече то пропадала, то появлялась снова.
— Клей только что объявил о своем участии в первичных выборах, которые состоятся в следующем месяце, если я не буду добиваться переизбрания.
— Но вы, конечно, выставите свою кандидатуру? — Миллисент была встревожена. Самая грустная сторона постоянной жизни в Вашингтоне заключалась в том, что друзья вдруг стремительно исчезали, отвергнутые своими избирателями. Однажды она рассказала Бэрдену, что в юности ее забавляли эти непрерывные появления и исчезновения, за которыми она наблюдала из Белого дома. Но теперь, когда она состарилась, она не желала никаких перемен, в том числе и смерти, которую считала конечным Избирателем, отвергающим по своему капризу одного за другим своих любимых сынов.
— Конечно, я буду добиваться переизбрания. И одержу победу.— Однако Бэрден вовсе не был уверен в том, что он сможет победить Клея, несмотря на благожелательные отклики на его речь в Историческом обществе. Достойно удивления, что любовь к нему избирателей увеличивалась по мере того, как падало его влияние в Вашингтоне. Как будто они внезапно осознали, что он — последнее уцелевшее звено, связующее их с грубыми, но славными предками. Он представлял если не их, то их прошлое, и, когда он уйдет, они останутся сиротами в настоящем, которое пугало их, в отличие от прошлого, которое, если подходить к нему сентиментально, было куда приятней. О, старый воин держал еще в руках лук и стрелы, думал он о себе с достоинством, но натягивать тетиву стало трудно, да и глаз уже не тот, что прежде.
58
Американский профессор, специалист по Дальнему Востоку, в годы второй мировой войны служил в военной разведке, был советником Чан Кайши. В 1950 г. сенатор Маккарти обвинил его в шпионаже в пользу СССР. Был осужден Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности и федеральным Большим жюри. В 1955 г. все обвинения против О. Лэттимора были сняты.