Да и Китти не очень-то ему помогала. Она теперь не интересовалась ничем, кроме птиц, для которых в настоящий момент изобретала особо изощренное святилище, и проводила дни в их щебечущем обществе. В халате и шлепанцах, нечесаная, она редко с кем-либо разговаривала, что было не так уж плохо, так как с годами ее мозги наполнились причудливыми фантазиями, и теперь она выбалтывала не шокирующую правду, а свои эксцентрические мечты, которые ставили в тупик даже тех, кто хорошо ее знал. Но со своими птицами она была счастлива, и Бэрден даже завидовал тому, что ей удалось целиком и полностью скрыться от общества. Китти теперь никогда не будет больно, разве что разобьется птичка, но и это немедленно обратится в радость похорон в торжественном молчании деревьев. Теперь, когда она была ему нужна, она ушла, что было довольно справедливо, так как в те дни, когда он был ей нужен, он относился к ней с безразличием, забывая о ее существовании, и оставлял одну, отправляясь в свои бесчисленные поездки вдоль и поперек Америки в те годы, когда стремился стать президентом. Теперь поездок больше не будет, он снова дома, но девушка, на которой он женился полстолетия тому назад, перестала существовать, а на ее месте появилась старуха с крошками черствого хлеба для кормления птиц в поредевших волосах.
— Куда теперь? — В голосе шофера слышалась враждебность и раздражение.
Бэрден выглянул в окно. Они были на незнакомом шоссе с новыми домами по обеим сторонам, над каждым торчала телевизионная антенна, ловящая в воздухе грубые картинки и лживые слова. «О, проклятый век!» — подумал он, ненавидя все вокруг.
— Прямо. Никуда не сворачивай.— Он узнал рощицу, в которой Генри обычно ставил машину. По крайней мере сосны не изменились, не испоганились.
— Но что я должен делать? — Черное лицо смотрело на него глупыми, непонимающими глазами.
— Подождать,— холодно сказал Бэрден. Он вышел из машины и зашагал к лесу, где Север и Юг сошлись в смертельной схватке, и по крайней мере в тот день Юг, его Юг, победил.
Репейники облепили его брюки, когда он пробирался через высокую траву, но он не остановился, чтобы отодрать их. У него была одна мысль — отыскать свой холм. От этого теперь зависело все. Если он его разыщет, все будет хорошо. Он будет в безопасности от любого нападения, защищен победой южан, исполненной добродетели, храбрости, чести. Слова лепились в его голове, как репейники. И хотя он напоминал себе, что слова значат только то, чего мы от них ждем, он знал также, что, наполненные смыслом, они приобретают магическую силу и способны как разрушать, так и созидать.
Поле не изменилось. Но на холме, где он любил сидеть, деревья были выкорчеваны, вырыт котлован и ровными рядами сложены бетонные плиты. И пулю уже давно, конечно, зачерпнул своим ковшом экскаватор, вырывший котлован под фундамент будущего дома.
— Что вам здесь нужно? — Голос принадлежал человеку с мрачным лицом, в синих джинсах и куртке-штормовке.
— Простите,— вежливо сказал Бэрден.— Я сенатор Дэй.
— Я не спрашивал, кто вы такой. Я спросил, что вам здесь нужно. Это частная собственность.
Бэрден, ошарашенный, отступил от оскверненного холма.
— Прошу извинения. Я не знал, что здесь кто-нибудь живет. Я часто...
— Я установил щит с надписью. Надеюсь, вы умеете читать.
— Да. Конечно. Очень даже неплохо. Благодарю вас.— Разгневанный, он повернулся к мужчине спиной. Он назвал себя, но на грубияна это не произвело никакого впечатления. Так проходит мирская слава.
Бэрден шел обратно к машине через лес, чувствуя, что человек все еще наблюдает за ним, словно он собирался поджечь лес или каким-то иным способом нанести ущерб его собственности.
Шофер включил радио на полную мощность. Он упивался звуками и, приоткрыв толстые губы, внимал любовным жалобам.
— Выключи эту мерзость!
Молодой негр неторопливо поднял на него глаза, постигая смысл приказа. Затем выключил радио и нехотя открыл Бэрдену дверцу.
— Поедем вдоль реки. Я скажу, где остановиться.— Когда машина тронулась с места, Бэрден понял, что он дрожит. Он изо всех сил сжал руки, пытаясь унять дрожь. Но тело его все еще содрогалось. Очевидно, это была замедленная реакция на то, что сообщил ему Питер. Не желая осмыслить свое крушение, он заставил тело принять на себя удар, от которого уклонялось сознание.
Он попытался представить себе, что произойдет в следующие дни. Статья появится в четверг. Он предчувствовал ее глумливый тон. Гарольд в последнее время увлекся разоблачением мелкого (и никогда — крупного) взяточничества в конгрессе. Раздутые штаты помощников, незаконные пожертвования на проведение избирательных кампаний стали обычными преступлениями, и эти разоблачения на короткое время ставили в неловкое положение того или иного законодателя, но никогда не причиняли им серьезного ущерба. Американцы всегда считали, что их выборные представители продажны: они сами поступали бы точно так же на их месте. И рядовые граждане каждодневно обжуливали друг друга, всучивали товары, не обладающие разрекламированными достоинствами, да и во всех других отношениях вели себя, как и их правители. Если Клей Овербэри смог разыграть из себя героя войны и попасть в сенат, размышляли они, он заслужил большую власть. В конце концов, он ничем не отличался от торговца подержанными автомобилями, который наживается на том, что не в силах уже исправно служить своему хозяину. Лозунг «Если не можешь быть честным, будь по крайней мере осторожным» стал воплощенной мудростью нации, и ведь действительно глупо, если тебя ловят на месте преступления. Бэрден абсолютно не был убежден и в том, что Клей потерпел бы поражение, если бы не сбежал на спасительную войну. Людей, похоже, совершенно перестали интересовать принципы морали. Нужно только побеждать, и Клей победил. Вот почему, победи он сам на президентских выборах сорокового года, взятые у Нилсона деньги рассматривались бы ретроспективно как приятная необходимость, чем они в каком-то смысле и были. Даже сейчас он сожалел не столько о том, что продал свой голос, сколько о другом: он не выполнил своего долга перед индейцами.
Пот катился по его лицу, а похолодевшие руки и ноги дергались, как будто кто-то, а не он сам управлял ими. Нужно взять себя в руки. Он вспомнил, как недавно к нему пришел один из тех индейцев, земля которых была продана Нилсону. «Нам никогда еще так не фартило, как с продажей этой земли. Ни черта, никакой нефти в ней не нашли, и если бы мы ее не продали, то и остались бы на ней по сей день дураки дураками. А теперь у меня собственное дело и...» История успеха: хороший исход недобрых дел.
Но Бэрден не хотел легкого утешения. Всю свою жизнь он верил, что никто не должен вести себя неподобающе, невзирая на опыт других, и большую часть своей жизни он был честным. Даже когда он разражался пышными тирадами о всех глубинах и мелях чести, он шел на минимальные компромиссы с собственным пониманием добродетели. Тот факт, что другие не разделяли его скрупулезной деликатности, только радовал его. Но теперь все это позади, он разоблачен, и это тем более ужасно, что другие по крайней мере никогда не говорили, что лучше быть честным, чем бесчестным, благородным, чем подлым, хорошим, чем плохим; никакая софистика относительно того, что хорошо, не могла спасти его от самого себя, не говоря уже о неминуемом всеобщем презрении после появления статьи Гарольда. Если говорить честно, наибольшую боль причиняла ему именно мысль о том, что скажут другие. Больно сознавать, что они будут смеяться над ним за то, что его поймали, радоваться краху его карьеры, а затем с легкостью забудут о самом его существовании, потому что кто он такой в конечном счете, как не еще один продажный политикан, дни которого миновали?
— Останови здесь.
Шофер слишком резко нажал на тормоз. Бэрден стукнулся больным плечом о дверцу машины. Еле слышно выругался. Затем, не давая возможности этому идиоту спросить, что делать дальше, сказал ему, что он должен его подождать.