Начало работы Конвента было обнадеживающим: делегаты выказывали редкостное единодушие. Но со временем возникли и разногласия, в основном связанные с принципом представительства, так что июнь выдался жарким — и в прямом, и в переносном смысле. Джеймс Мэдисон выступал за прямые выборы палаты представителей на пропорциональной основе; его поддержали делегаты от густонаселенных штатов. Но Уильям Патерсон из Нью-Джерси выдвинул план равного представительства штатов в Конгрессе. Вашингтон не высказался по этому поводу, хотя поддерживал Мэдисона. Тогда Ганнинг Бедфорд из Делавэра выступил с пламенной тирадой против больших штатов, намекнув на отделение малых: «Есть иноземные державы, которые возьмут нас за руку». В начале июля Александр Гамильтон, временно возвратившийся в Нью-Йорк по делам, написал Вашингтону записку: «Боюсь, мы упустим золотую возможность спасти американскую империю от разобщения, анархии и страданий». Два оставшихся делегата от Нью-Йорка уехали 5 июля и больше не вернулись.
Это лишь утвердило Вашингтона в его убеждении, что стране жизненно необходима сильная центральная власть, способная возобладать над местечковым эгоизмом. Он умолял Гамильтона вернуться. В середине месяца пришли к неуклюжему компромиссу: малые штаты получат равное представительство в сенате, а нижняя палата будет избираться по пропорциональной системе.
Не менее горячие споры разгорелись по поводу рабства. Некоторые делегаты с юга даже пригрозили покинуть Конвент, если кто-то станет покушаться на их традиции. Договорились, что в тексте конституции не будет термина «рабство». При определении размеров представительства 3/5 рабов будут учитываться как население штата (рабы составляли 40 процентов населения Виргинии и 60 процентов населения Южной Каролины). В работорговлю никто не будет вмешиваться еще по меньшей мере 20 лет, а хозяева беглых рабов смогут получить их обратно даже из «свободных» штатов.
По поводу исполнительной власти единодушия также не наблюдалось. Идея о полномочном президенте, независимом от законодательного органа и способном накладывать вето на законы, кое-кому казалась еретической, попыткой насаждения монархии в новой упаковке. Бенджамин Франклин вообще предлагал учредить вместо президента небольшой исполнительный комитет. Весьма возможно, что первый президент окажется порядочным человеком, говорил он, но где гарантия, что его преемник не приберет к рукам всю власть? В результате за Конгрессом закрепили значительные полномочия, в том числе право объявлять войну.
Время шло, работа продвигалась с трудом, и Вашингтон порой позволял себе вставлять замечания, чтобы вывезти буксующий воз на торную дорогу. Например, когда один делегат предложил закрепить в конституции численность постоянной армии, ограничив ее тремя тысячами солдат, Вашингтон сухо заметил: уж конечно, никакая иностранная держава, решившая захватить США, никогда не выставит против нее больше трех тысяч воинов. А когда решался вопрос о том, скольких людей должен представлять каждый член Конгресса, он высказался в пользу тридцати тысяч вместо сорока (так и решили). Зато он полагал, что большинство в Конгрессе, способное отменить президентское вето, должно составлять не менее чем три четверти, но в итоге остановились на двух третях.