Ночью весь Манхэттен сиял огнями иллюминации. В темном небе целых два часа пылали огненные картины и рассыпались искрами шутихи фейерверка. Во многих окнах были выставлены подсвеченные прозрачные портреты президента. Раньше в Америке так встречали новых губернаторов, присланных королем.
Казалось, весь Нью-Йорк не спал в эту ночь. Вашингтон с двумя секретарями с большим трудом пробился сквозь толпу к себе на Черри-стрит. Пришлось идти пешком, потому что карете было не проехать. Марта задерживалась в Маунт-Верноне, поэтому бал по случаю инаугурации перенесли на неделю.
РЕСПУБЛИКАНСКИЙ КОРОЛЬ
Через несколько дней после инаугурации Вашингтон написал Джорджу Огастину, настоятельно прося ускорить отъезд его тетушки в столицу, где ее очень ждут. В бальной зале в Доме собраний на Бродвее даже установили специальный диванчик на возвышении для президентской четы, но было ясно, что к балу, назначенному на 7 мая, Марта не поспеет.
Президент по-прежнему был объектом повышенного внимания, каждый его шаг подробно обсуждался, поэтому нужно было принимать во внимание любую мелочь, ведь он устанавливал норму поведения для всех последующих глав государства.
В Конституции были перечислены его права и обязанности, но никак не способы, какими их надлежало исполнять. По своему обыкновению Вашингтон обратился за советом к разным людям — Адамсу, Мэдисону, Гамильтону, Джею, Ливингстону: нужно придумать какой-то механизм, запустить его, а уж там дело пойдет само собой. Президента осаждали посетители, пришедшие по делу и без дела, его приглашали на самые разные мероприятия. Куда он может пойти, а где появляться не следует? Как избавиться от докучливых просителей и при этом не прослыть гордецом? Как, наконец, организовать работу?
Гамильтон посоветовал ввести для посетителей еженедельный прием, наподобие королевского, а также официальные обеды с небольшими группами законодателей, за которыми можно было бы обсуждать государственные вопросы и назначения на должности. Приглашения на частные обеды лучше отвергать и держать дистанцию.
Вашингтона это вполне устраивало: он не любил светской жизни, тяготился обществом незнакомых людей, поэтому ограничил свои выходы в свет строгим минимумом. Так, 11 мая он смотрел в театре на Джон-стрит одну из своих любимых пьес — «Школу злословия» Шеридана. Когда Вашингтон узнал от директора театра, что представление обычно начинается в семь вечера, однако можно задержать начало до его приезда, то заверил, что ждать никому не придется, и явился ровно в семь.
В газетах объявили, что приемы на Черри-стрит будут проводиться по вторникам в три часа пополудни; в другие же дни просят президенту не докучать. Посетителям необходимо было иметь при себе рекомендательное письмо.
Прибывших на прием приветствовали секретари — Хамфрис, Лир, майор Уильям Джексон или Томас Нельсон-младший, сын губернатора Виргинии — и помогали выйти из экипажа. Ровно в три часа двери столовой распахивались и Вашингтон встречал посетителей, стоя у камина в величественной позе. На нем был костюм из черного бархата, на руках — желтые перчатки, волосы стянуты в хвост и напудрены. Ровно в четверть четвертого двери закрывались, и те, кто не успел войти, на прием уже не попадали. Лишнюю мебель из комнаты вынесли, чтобы было больше места. В последнее время Вашингтон начал глохнуть, зато у него была прекрасная память на имена, поэтому Дэвид Хамфрис громким голосом объявлял гостей. В самый первый раз Хамфрис так помпезно произнес имя самого президента, что тот неодобрительно покосился на него.
Гости подходили по одному, обменивались поклонами с Вашингтоном и становились в круг. Рукопожатий не было — Вашингтон клал одну руку на эфес шпаги, а в другой держал треуголку с кокардой и черным пером. Медленно обходя по кругу посетителей, он успевал поговорить с каждым, а затем возвращался на свое место у камина. После этого всё повторялось в обратном порядке: гости по очереди раскланивались и уходили. В четыре часа прием заканчивался.