Затем, когда все немного успокоились, послание перечитали ещё раз. В нём король Теодорих просил Боэция, которого рекомендовали ему как знатока музыкальной эстетики, подобрать, на своё усмотрение, хорошего кифариста с тем, чтобы послать его ко двору дружественного короля франков Хлодвига.
Первой пришла в себя Рустициана. Она подскочила к Аницию, поцеловала его.
– Какой же ты у меня умница и умелец! Раз сам король обращается к тебе с просьбой!.. Постой, постой! А разве ты знаешь, кто хорошо играет на кифаре?[33] – округлила она от испуга свои прелестные глаза.
– А как же! Не зря же я занимался музыкальной эстетикой последние годы!..
Рустициана облегчённо рассмеялась и, уже не стесняясь никого из присутствующих, стала целовать его.
Это поручение короля Теодориха вскоре Боэций выполнил. И он проводил кифариста сначала в Равенну, оттуда уже к королю Хлодвигу, в столицу франков Тур.
В середине июня следующего, 505 года Симмах и Боэций приехали на виллу из Рима, с заседания сената. Лица у них светились от возбуждения.
Собралась вся семья.
Симмах призвал всех к вниманию.
– Сегодня на заседании сената было вынесено прошение о наделение вот его, – показал он на Аниция, – званием сенатора! – произнёс с пафосом, как будто это было на самом заседании сената. – Поздравим же нашего нового сенатора!..
Он обернулся в сторону Рустицианы.
– А где эти шалопаи? Где ваши дети: Симмах и Боэций?
– Падре, но они же ещё дети, любят гулять и где-нибудь балуются в саду! – с укором посмотрела Рустициана на отца.
– Их отца мы собираемся чествовать, а они где-то шляются, – смягчил свой тон Симмах под строгим взглядом дочери.
Но всё равно, как глава сената, он любил порядок и приказал слугам:
– Найдите их!.. И тащите немедля сюда!..
Старшего сына самого Симмаха задержали дела где-то в Риме. И они не стали его ждать в такой день.
После торжественного застолья Аниций и Рустициана пошли гулять с детьми по саду.
Они вспоминали детство, юность, шалости…
– Помнишь вот этот дуб? – показала Рустициана на дуб, когда они забрели в самый дальний и тёмный, мало ухоженный угол сада, где стоял тот дуб.
Дуб этот был старым уже в пору их детства. Но нисколечко, казалось, не изменился с тех пор. Они же давно повзрослели и уже стали даже чувствовать тяжесть своих лет, а он всё такой же, как и тогда.
– Да! – ответил он, привлёк её к себе, обнял.
Дети, Боэций и Симмах, ухватились своими ручонками за них, засмеялись чему-то, видя, что родители чем-то взволнованы, радостно улыбаются… И эта радость передалась им.
Здесь, у этого дуба, в этом тёмном и тогда углу сада, он признался в любви Рустициане, как казалось ему тогда, ещё малышке пятнадцати лет. И здесь они впервые скрепили свой союз навсегда поцелуем.
И сейчас Рустициана шутя чмокнула его в щёку.
– Это за верность, сенатор, и за успехи! – рассмеялась она, счастливыми влюблёнными глазами глядя на него. Особенный блеск их выдавал, что она сейчас, в эту минуту, наполнена страстью…
Он знал эти глаза, где порой был холод мыслей, когда она занималась вместе с ним философией или другими науками. А то вот так, когда прорывалась накопившаяся страсть, всё иное тут же отступало, и она была готова любить, забыться в страсти. Как бывало раньше под этим дубом, в тени его могучих ветвей… Но сейчас с ними были их дети. И огонь в её глазах быстро погас.
Они пошли в ещё одно своё особенное место, где любили оставаться вдвоём. Это была скала, которой заканчивалась их узкая длинная бухта. С этой скалы открывался потрясающий вид на морскую даль. Там приятно было сидеть и созерцать бесконечность и широту моря, которое всегда волновало и вызывало тоску о чём-то несбыточном в их скоротечной жизни, порой мелкой и даже мелочной. Оно, море, казалось вечным в своей громаде и мощи, вызывало трепет от одной только мысли о его неизведанных бесконечных глубинах.
Туда, на скалу, вела протоптанная тропинка. За много лет ещё до них кто-то ходил туда и, похоже, за теми же ощущениями. Там была неказистая скамеечка, сделанная кем-то ещё до них и сохранившаяся до сих пор.
В этот раз они пришли туда впервые семьёй, с детьми.
Возвращаясь с той скалы, Аниций заметил, что вид простора моря с этой скалы что-то произвёл с их детьми. Они не баловались, как там, в саду, впервые молчали, переживая увиденное, притихли на скале.
Как-то так получилось само собой, что около Боэция стал группироваться узкий круг лиц, которым тоже было интересно, чем он занимался. Приходил к нему тесть Симмах почти каждый вечер побеседовать, узнать, что он уже сделал в набросках своих мыслей. Изредка появлялся архиепископ Иоанн, когда дело касалось обсуждения теологических трактатов, над чем трудился Боэций… И никто из них тогда не знал, что он станет папой римским после Гормизда… Он выслушивал то, что ему зачитывал Боэций. Затем уже цеплялся к каждому его предложению и слову. Особенно это касалось догматических споров соотношения веры и разума.