Исторической правды ради надо сказать, что погода в тот день в Петрограде была холодной. В своей тужурке и кепке на все сезоны года Алексеев мерз всякий раз, когда приходилось хоть на десять минут оставаться на месте, а не бежать из одного цеха в другой, по хлебным очередям, по домам заводских рабочих, собирая женщин на митинг на Нарвской площади.
Они шли без долгих слов и призывов, кутаясь в шали, пряча руки в облезшие муфты, шли молча, с отчаянием и злобой на исхудалых лицах, шли грозно и решительно, как может идти только изуверившаяся, доведенная до последнего предела в своем бесконечном терпении женщина: хоть пули, хоть шашки — не остановить.
Группки и единицы стекались в толпу, в мощный поток, и этот момент единения рождал ощущение силы и уверенности. Зазвучала «Марсельеза», послышались лозунги: «Мира!», «Хлеба!»
На Нарвской площади, где заранее было сооружено несколько трибун, люди останавливались, грудились вокруг трибун, затихали, жадно слушали ораторов.
Под цепким взглядом тысяч женских глаз Алексеев чувствовал себя прекрасно — многим, может- большинству, он был известен. Речи получались короткие. Откуда-то брались те самые нужные слова, сказав которые, больше ничего говорить не следовало. И вот уже надоело говорить, устали слушать, единым криком с разных концов неслось:
— На Невский!.. Требовать мира, хлеба! Стройся в колонны!..
Полчаса — и многотысячная толпа развернула знамена и плакаты, двинулась в центр столицы, стремясь держать строй. У Калинкина моста к ней присоединились несколько сотен работниц других фабрик. По ту сторону Фонтанки ждали рабочие Калинкинской мануфактуры.
Между ними, прямо на мосту, стоял большой отряд полиции. Полицейские быстро выстраивались в цепь, брали винтовки на изготовку… А в рядах демонстрантов задние напирали с песнями, с хохотом, не зная о ждущей их опасности. Сейчас прогремят выстрелы… Что делать?
Алексеев бросился в голову колонны, туда, где шли Иван Огородников, Федор Кузнецов, Григорий Самодед… Но его опередила, стрелой пронеслась мимо, прямо на штыки, Настя Круглова.
— Эй, братцы! — кричала она. — Не стреляйте! Разве ж вы не люди?.. Видите — мы без оружия!..
Полицейские растерялись. Миг — и первые ряды демонстрантов, словно в штыковой атаке, кинулись к мосту. Но грохнул залп в воздух и, будто ударившись о невидимую преграду, бежавшие остановились. Полетели угрозы, жалобы.
— Что смотрите? Стреляйте, сволочи!
— Довели…
— Жить стало невозможно!
— Нечего есть!
— Не во что одеться!
— Нечем топить!
Полицейские стояли молча, винтовки на изготовку, офицер замер с поднятой для команды «Пли!» рукой.
— Назад! — кричал Алексеев женщинам. — Назад! Они будут стрелять! Еще не подоспело время, погодите, мы скажем свое слово!..
Все мужчины, что были в колонне, вышли в первые ряды, прикрыли женщин собой.
— Назад, просим вас, матери и сестры! Мы не простим себе вашей крови!
С проклятиями и угрозами колонны женщин стали распадаться, поодиночке, малыми группами пробираться на Садовую в обход — по Фонтанке, Обводному каналу. Знамена и плакаты несли свернутыми, пряча их под одеждой.
— Путиловцы идут к центру! — разнеслось по Петрограду.
На Невском появились толпы рабочих. То тут, то там вспыхивали стычки с полицией. В воздухе пахло порохом…
Через несколько дней, 1–2 марта, Русское бюро ЦК РСДРП(б) в листовке «Великий день» укажет: «Первый день революции — женский день, день женского рабочего Интернационала… И женщина… подняла знамя революции».
Поздно вечером, вернувшись с демонстрации, члены Нарвского райкома партии большевиков собрались в доме на Счастливой улице. Всех тревожило одно: как поведут себя завтра солдаты, что стоят в огромном здании строительного цеха и в мастерских Путиловского завода? Три тысячи штыков — не шутка. Решили начать среди них агитацию, перетянуть на сторону рабочих. С этим и расстались.
Домой Алексеев не пошел: какой резон? Пока доберешься — утро. Расстелив газеты на столе, за которым только что заседали, он укрылся тужуркой. Все тело с головы до пят покалывало тысячами мелких иголочек, оно гудело от усталости, но сон не шел. Возбужденный мозг одну за другой прокручивал в памяти дневные сцены. Снова он метался перед разъяренными женщинами, уберегая от нападения на полицейских и от полицейских пуль, снова летела на штыки Настя Круглова. С ужасом представил, что сталось бы, если б грохнули выстрелы… Память выхватила разверстый в крике рот Насти, ее длинные ресницы и родинку на правой щеке…
24 февраля, в пятницу, Петроград проснулся в тревожном ожидании: что будет дальше? И буржуа, и аристократы, и пролетарии столицы знали: окраины взбунтовались, бьют провокаторов, вооружаются холодным оружием, гайками, кусками железа.
В тот день в Петрограде бастовало уже 200 тысяч человек. В рабочих рядах появляются студенты, курсистки, гимназисты. Демонстранты с Выборгской стороны, Васильевского острова, из-за Нарвской заставы рвутся к центру города, на Невский. Все чаще стычки с полицией. Пехотные подразделения и казаки еще пытаются рассеять толпы нагайками, приказами, шашками. В городовых летят палки, камни, куски льда… На Невском проспекте — виданное ли дело! — не прекращаются митинги. Уже не только хлеба, как это было вчера, требуют демонстранты. «Долой царизм!» — этот лозунг доминирует среди всех, и это для власть имущих страшно. Хлеба дали — дело кончено. А что делать тут?..
Как обычно по пятницам, в Мариинском дворце в тот день заседает Совет министров. Министр внутренних дел А. Д. Протопопов в полуистерике сообщает о том, что полиция не в состоянии утихомирить массовые волнения.
Из Могилева телеграфом поступает приказ от царя: руководство усмирительными действиями в столице возложить на командующего Петроградским военным округом генерала С. С. Хабалова.
К середине дня и городским властям становится ясно, что одними полицейско-казачьими силами народ не усмирить. Важнейшие городские магистрали, ведущие от рабочих окраин к центру, перекрыты нарядами гвардейских полков. В два часа дня штаб начальника охраны города во главе с полковником Павленковым перемещается на Гороховую улицу в дом номер два, в здание градоначальства. С этого момента полиция действует в самом тесном контакте с командованием военного округа.
24 февраля массовое движение петроградских окраин окончательно сомкнулось с выступлениями пролетариата центральной части города. В забастовку и демонстрации включились рабочие 1, 2 и 3-го городских районов. Революцией теперь были охвачены все районы столицы.
У памятника Александру III идут митинговые собрания, раздаются призывы: «Долой полицию!», «Да здравствует республика!» И крики «ура» по адресу молча наблюдающих эту картину казаков. Можно ли поверить: гроза демонстрантов и стачечников, казаки, отвечают толпе поклонами?
В тот же день на Путиловском заводе, где в цехах оставались только солдаты, появилась листовка — воззвание Петербургского комитета большевиков. «Помните, товарищи солдаты, — говорилось в нем, — что только братский союз рабочего класса и революционной армии принесет освобождение порабощенному и гибнущему народу и конец братоубийственной и бессмысленной бойне.
Долой царскую монархию! Да здравствует братский союз революционной армии с народом!» Распространяли воззвание солдаты-большевики, члены Нарвского райкома партии.
Чтобы легче было наблюдать за солдатами, заводской воинский начальник Фортунато согнал солдат почти со всех цехов в новоснарядную и шрапнельную мастерские. Но это оказалось на руку большевикам: агитацию вести стало легче. Было решено собрать в шрапнельной мастерской митинг. В группу солдат и рабочих, ответственных за его проведение, вместе со Степаном Афанасьевым и Иваном Гейслером был включен и Алексеев.