— Как не видите? — спросил я, корреспондент, значит.
— Да так, высыхают они.
— Я (это господин Гурьенков, а не я) принял это за ме… мета-фо-ру…
— Хотите сказать, меняют род занятий? — уточнили.
— Да нет, — ответил господин «Рэ» серьезно. — Просто высыхают, совсем высыхают». Вот такая статейка, как? А дети, товарищи, вот именно высыхают, уродуются, тяжело болеют, а многие умирают. А мы хотим жить! Мы справедливости требуем! А потому я поддерживаю Алексеева… Я его знаю и верю ему… Он сам на бар с детства горб гнет… И «фараоны» его били… У нас есть в жизни только два вероянта: оптимальный и пессимальный — победа над буржуями или смерть!.. И я требую социализма и умру за него!.. Да здравствует социалистический союз молодежи! Да здравствует социализм!..
И аплодисменты, крики: «Да здравствует!», «Молодец!»…
— Молодец, Сентюрин, — поддержал зал Алексеев. — Только умирать не торопись. Кто за тебя социализм строить-то будет?.. А вместо «вероянт», надо говорить «вариант», вместо «оптимальный» лучше говорить «оптимистический», а вместо «пессимальный» — «пессимистический».
Образовалась заминка — слова никто не просил.
— Ну? — вопрошал Алексеев. — Или нечего вам сказать? Почему девчата молчат? Все прекрасно?
— И ничего не прекрасно… — таким мелодичным и таким дрожащим, рыдающим голосом сказала девушка из первого ряда, что все враз затихли. Она стояла, вся пунцовая от залившей ее лицо краски, открывала рот, но не могла говорить.
— Как тебя звать-то? — спросил Алексеев.
— Таней зовут. Я сейчас успокоюсь… И не пойду туда, — она кивнула в сторону трибуны. — Я отсюда скажу, от девушек нашей фабрики скажу. У нас, у девушек, на фабрике даже имени нет. Нас всех скопом просто «фабричной пылью» называют… А мастера и начальники бесконечно пристают, все предлагают, то за город прогуляться, то «пожаловать на чердак»… У нас Раечка Морозова из-за этих вот приставаний убила себя насмерть, а ей только шестнадцать было… И мы не согласны с такими порядками! Мы за то, что говорил вот этот товарищ. — И показала рукой на Алексеева. — Он был у нас на фабрике, я помню, и девчата его любят…
Раздался хохот.
Таня непонимающе, с удивлением оглянулась в зал, потом тоже рассмеялась.
— Ой, да подите вы… дураки несчастные… Вам бы только об одном… Я что еще хочу сказать… Вы посмотрите, сколько хулиганов в городе поразвелось, каких только шаек нет: «заставские», «солянские», «смоленские», «чугунские», «железнодорожные», «александровские»… С кинжалами, кастетами, ножами и даже с наганами. На улицу выйти жуть. А кто эти хулиганы? Да дети рабочих. А почему хулиганят? От отчаяния, от безысходности. Режут, бьют друг друга, на своего брата рабочего человека страх наводят. А буржуям выгодно, чтобы вместо классовых боев кулачные бои были да поножовщина… И для этого наш союз нужен, чтоб прекратить все это…
Бежал к трибуне мальчишка, сам маленький, худенький, одежда на нем болталась, он поддергивал сползающие штаны и это вызвало смех.
Алексеев помог ему взобраться на сцену.
— Сколько ж тебе лет? — спросил Алексеев.
— Мне-то? Шестнадцать.
— Вот уж врешь! Сколько прибавил?
Мальчишка посопел, молча глянул на Алексеева исподлобья.
— Три… По целковому за год приставу уплатил. А что? Разве я один? Шамать нечего, а работать не разрешают… «Мал», — говорят.
— Кем же ты работаешь?
— Я-то? Я «круглила» на Путилове, в снарядном. Я донышки у снарядов обтачиваю, круглю… Круглил…
— А имя твое как?
— Митя Павлов… У меня отца в феврале убили, я больше месяца на работу не наймусь, потому что выгнали меня с завода. Потому что с малолетками нисколько не считаются. А за что меня выгнали? Потому что просили лучшего с нами обращения. А чего просили? Чтоб мясо в обед давали не 4-го, а 2-го сорта, а чашки были чистые, а не ржавые. И чтобы в пище камни, тряпки и мочала не попадались… А чтобы поучили нас хоть немножко грамоте, а рабочих часов поубавили… Разве это не справедливо? И чтобы Шустов, мастер наш, не приходил к нам пьяный и не бил. Мы должны защищаться, бороться за себя сами, вместе со всеми взрослыми. И я за Алексеева, хоть он и обзывается… Мальчики тоже хотят свободы!..
Опять выступил анархист Зернов, опять ругался, грозился, обзывался, всех насмешил, всем надоел, и качал бы он трибуну неведомо сколько, если б Алексеев не спросил:
— Зернов, ты против чего, собственно, выступаешь?
— Я? Против всего.
— А за что выступаешь?
— Я? Ни за что. Но большевики мне нравятся…
Так говорили и спорили они, дети восходящего к власти гегемона, будущие хозяева огромной социалистической державы, которую им предстояло создать, за которую придется не раз и не два пролить свою кровь, а многим и умереть. Чаша весов колебалась то в одну, то в другую сторону — меньшевики, эсеры и анархисты дрались отчаянно и порой не без успеха.
Впереди было самое главное — голосование за название организации, выборы руководящего органа.
— Ну, кто еще скажет? Давайте, давайте! — весело, вроде бы шутя, кричал Алексеев севшим голосом. — Ну? Зернов, анархия — мать порядка, будешь еще говорить? Что голову свесил? У нас свобода, без «дураков». Васильчиков, ты что как кур общипанный на прилавке лежишь? Все протестуешь? Видишь — каждый говорит, сколько влезет… Товарищи большевики, меньшевики, эсеры, анархисты, беспартийные и сочувствующие, прошу на трибуну, она ваша. Нет желающих? Прекращаем прения? Голосую… Единогласно… А теперь голосую предложения выявившихся фракций в порядке их поступления: сначала — большевиков, которые свои соображения изложили в докладе, потом — меньшевиков, затем эсеров и анархистов. Первое — название союза. Кто за то, чтобы назвать нашу организацию «Социалистический союз рабочей молодежи Нарвско-Петергофского района», прошу голосовать. Явное большинство!
Эти слова потонули в аплодисментах и криках.
— Кто за то, чтобы целью союза было участие в классовой борьбе вместе с отцами и матерями за социалистическую революцию, борьба за экономические и политические права молодежи, прошу голосовать… Явное большинство!
Снова взрыв рукоплесканий и возгласов.
— Кто за то, чтобы завтра на Первомайской демонстрации колонна молодежи шла под лозунгами «Долой эксплуатацию детского труда!», «Шестичасовой рабочий день для подростков!», «Всеобщее бесплатное обучение!», «Мир — хижинам, война — дворцам!», «Да здравствует социалистическая революция!», «Да здравствует III Интернационал!». И самый главный «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», прошу голосовать… Явное большинство!..
Выборы в состав районного оргбюро никому перевеса не принесли: в конце концов, в него прошли двое большевиков, двое меньшевиков, левый эсер, анархист и четверо беспартийных. Однако председателем оргбюро, что в переводе на современный язык означает, «первый секретарь райкома», был избран Василий Алексеев. Вместе с итогами голосования по другим пунктам это уже было победой.
О победе этой можно сказать «маленькая», если смотреть на Нарвско-Петергофскую конференцию молодежи как на «еще одну» среди многих других, проходивших в то время в Петрограде, Москве, Харькове и других городах России. Но дело в том, что далеко не везде и не сразу большевикам удавалось завоевать рабочую молодежь на свою сторону. Посудите сами: созданные вскоре в Петрограде Василеостровский райком союза молодежи именовал себя Исполнительной комиссией учеников заводских предприятий, Московский комитет — Исполнительным комитетом малолетних рабочих, Петроградский — Районным бюро юношеских исполнительных комитетов, Выборгский — Исполкомом юношей Выборгского района и т. д. Каких юношей, каких малолетних рабочих, каких учеников? — вот вопрос, который волновал большевиков. Каковы цели этих организаций? Историческая обстановка требовала абсолютной ясности. Наименование Нарвско-Петергофской организации ее цели и задачи высвечивало четко. И это определяло историческую значимость происходившего. Совсем не случайно первые исследователи истории комсомола отметят впоследствии: «Головным отрядом рабочей молодежи идет Петергофско-Нарвский район — этот истинный основатель Ленинградского комсомола».