Были в словах Шевцова и страсть, и волненье, и убежденность, было что-то такое, чего не умели, не могли те, кто его слушал. Может, это и заставило всех притихнуть. Шевцов овладевал собой, приходило вдохновение. Они молчат, померкли!.. Теперь — или никогда надо дать бой этому ненавистному Алексееву. Теперь же, немедленно!..
— И в то время как я, все мы отдаем весь жар наших сердец, всю неизбывную нашу энергию делу творения великой нови, находятся люди, которые ведут себя грубо, беспардонно, хамски… Они мешают нам работать! Я говорю о вас, товарищ Алексеев, и вообще о большевиках. Им только власть нужна, а делать для народа, для юношества они ничего не желают. Дай им власть в Советах! Дай в государстве! Может, вы и нашу организацию к рукам прибрать хотите? Так скажите честно! Я не держусь за кресло! Меня поносят, меня клянут, мне не доверяют! Меня? Мне?..
— Не говорите красиво, господин Шевцов! — резко сказал Алексеев. — Говоришь, большевики не думают о молодежи… А кто во Всероссийской избирательной комиссии по выборам в Учредительное собрание высказался за право голосовать с восемнадцати лет? — Большевики. А меньшевики? С двадцати. А эсеры? С двадцати двух. Кто поддержал юношеские комиссии на заводах? — Большевики. Нужна ли большевикам власть? — Нужна. И мы ее возьмем. Нужна ли нам юношеская пролетарская организация Петрограда? — Нужна! И мы ее возьмем, отберем у вас, господин Шевцов.
Что тут началось!.. Бурмистров и Метелкин кинулись на Алексеева с кулаками, но одного ухватил Смородин, другому Зернов дал вдогонку такую затрещину, что он так и влип в стену. Дрязгов колотил в колокольчик, кто-то что-то кричал друг другу, а Шевцов тыкал во всех пальцем, истерично хохотал и выкрикивал:
— Вот… Вот… Это и есть большевизм! Кавардак!
Чуть выждав, Алексеев закричал таким резким голосом, и было в нем столько силы, что возня прекратилась и все, кто сидя, кто стоя, дослушали его.
— А кресло у вас, господин Шевцов, и отбирать не надо. У вас его просто нет. Где та конференция, которая избрала Всерайонный Совет, назначивший вас председателем? Ее не было. Где та конференция, которая утвердила Программу и Устав «Труда и Света»? Ее не было. Вы сочинили Устав, удобный для вас, а для пролетарского молодняка эта организация неподходяща. Вы — самозванец. Вы призываете нас не лезть в классовую бучу, не заниматься политикой. А вы-то кто такой? Вы кадет, который вчера «подменивал», потому что в силе был меньшевик Чхеидзе, а сегодня «подэсеривает», потому что власть взял эсер Керенский. Ваша политическая физиономия ясна. Вот!
Алексеев вынул кипу газет.
— Вот все статьи и в «Маленькой газете», и в «Новой маленькой газете», где вы служите. Я их изучил. Вы — черносотенец, открытый подпевала буржуазии. Вот что написал про эти газетенки Демьян Бедный.
Алексеев достал «Правду», прочитал с иронией:
— Это несносно, невыносимо! — в полубреду шептал Шевцов. Потом взвизгнул: — Это оскорбление! Я требую… — и опять полубредово: — Нет, я ухожу, ухожу…
Он бросился в кресло, упал лицом на стол и зарыдал.
Метелкин зверски смотрел на Алексеева. Бурмистров наливал воду в стакан. Татьяна Голубева подбежала к Шевцову, гладила его по волосам, успокаивала. А Зернов шлепал ладонями по коленям и хохотал. Смородин, Скоринко, Панкин сидели молча, смотрели сурово.
— Как не стыдно! — гробовым тоном сказал Дрязгов. — Петр Григорьевич всего себя отдают борьбе, пекутся о нас. Почти всю свою библиотеку во Всерайонный Совет перевезли: читайте. Деньги свои на ремонт помещения Совета внесли — только б поскорей его закончить. Это жестоко, бесчеловечно, товарищ Алексеев…
Сказал Дрязгов тихо, но его услышали, и то, что он сказал, подействовало самым неожиданным образом: все притихли, присмирели, кое-кто опустил голову.
Алексеев растерялся. Ему вдруг тоже стало неловко, он вдруг почувствовал себя в чем-то виноватым.
— Жестоко? — закричал он с болью в голосе. — Может, и жестоко. А д-дурачить т-тысячи м-малолеток, з-за-бивать им всякой д-дрянью г-головы — эт-то не ж-жесто-ко?! Не б-бесчеловечно?!
Тихо разошлись.
И все-таки это еще не был конец «Труда и Света».
На следующий день, опомнившись, Шевцов, как ни в чем не бывало, с удесятеренной энергией названивал по районам, говорил подолгу с активистами, с видом несправедливо обиженного искал сочувствия.
Близился «юбилей» — три месяца со дня создания «Труда и Света». Шевцов хотел отпраздновать его с помпой.
Большевики решили, что этот день должен быть последним для «Труда и Света».
Жаркий июль выдался в Петрограде в том году. Солнце так пекло, что даже ночные ветры с Финского залива не могли остудить за день разогретых каменных зданий и мостовых. Дворники по нескольку раз в день окатывали панели и камни водой из шлангов, но она тут же испарялась, оставляя в воздухе запах дерева и плесени. Люди одевались в одежду полегче, лошади при возможности тыкались головами в тень, собаки лежали, высунув языки. Жара. Пыль. Духота…
Но еще более накаленной была в том месяце политическая атмосфера Питера.
1 июля экстренно собралась Вторая общегородская конференция РСДРП (б), на которой присутствовало 145 делегатов от 32 тысяч большевиков столицы. От Нарвско-Петергофского района на эту конференцию вместе с Косиором, Петерсоном, Невским, Орджоникидзе был избран и Василий Алексеев. Экстренность конференции была вызвана попытками Временного правительства вывести из Петрограда революционные полки и «разгрузить» город от революционных рабочих. Все это резко обостряло политическую ситуацию. Большевикам было необходимо выработать тактику борьбы. Кроме неотложных вопросов, в повестке дня конференции стоял и вопрос об организации молодежи.
На вечернем заседании 2 июля конференция заслушала доклад Н. К. Крупской о союзе молодежи. В прениях участвовали многие. Выступал и Алексеев. В принятой резолюции конференция указала, что «партия должна со всем вниманием отнестись к возникшим самостоятельно организациям молодежи, оказывать им содействие и посылать туда своих членов, чтобы установить тесный контакт между движением взрослых рабочих и движением молодежи». Был обсужден и проект программы и устава будущего ССРМ Петрограда.
А 3-го июля на большевистскую конференцию прибыли два представителя 1-го пулеметного полка и заявили о том, что они выступают с целью свержения Временного правительства и передачи власти в руки Советов, что к ним присоединились Московский и Павловский полки, гренадеры. Конференция разъяснила делегатам, что сейчас это выступление нецелесообразно, но они ответили, что лучше выйдут из партии, но против воли полка не пойдут.
В 5 часов вечера конференция постановила удержать солдат и рабочих от выступления. Делегаты срочно разъехались по заводам и фабрикам.
Группа делегатов во главе с С. Орджоникидзе выехала на Путиловский завод, где уже с трех часов митинговало около 25 тысяч рабочих. Настроение было — выступать. И только большевики пока сдерживали общее стремление. Говорили Антон Васильев, Иван Газа, Василий Алексеев, которых знали рабочие, но их слушали плохо, а потом закричали: «Долой!» Такого еще никогда не бывало… Уловив обстановку, Орджоникидзе позвонил в ПК. Сказали: «Боритесь!»
Борьба продолжалась семь часов: с 4 дня до 11 вечера.
Около одиннадцати на трибуну вышел матрос.