Контрреволюционеры боролись между собой, хандрили, обманывали друг друга, пытались найти компромиссные решения. А между тем над городом, над Россией, над всеми революционными завоеваниями народа нависла смертельная опасность…
Большевики взяли оборону Петрограда в свои руки. 27 августа ЦК РСДРП (б) обратился к рабочим и солдатам с призывом встать на защиту революции. В тот же день ПК РСДРП (б) решил мобилизовать все силы 40-тысячной партийной организации, рабочих и солдат города для отпора заговорщикам.
По столице прокатилась волна митингов протеста.
В бешеной спешке началось формирование вооруженных отрядов из рабочих, агитация среди солдат.
Красногвардейцы извлекали из тайников спрятанное оружие.
«Все на борьбу с Корниловым!». Но не вместе с Керенским, нет, не в его поддержку, не впадая с ним в союз и соглашательство, нет, а драться с генералом как и войска Временного правительства, ни на йоту не ослабляя к этому правительству своей вражды. В сей момент, писал Ленин, нужна такая тактика.
28 августа Петергофский районный Совет для руководства Красной гвардией в борьбе с Корниловым утвердил ревком. От Нарвско-Петергофского райкома партии в него вошел Алексеев.
Он не спал уже третью ночь. Отставлены все дела в союзе, работа в «Юном пролетарии», завод «Анчар», забыто все, кроме одного: мобилизовать как можно больше рабочих, молодежи в отряды на борьбу с Корниловым.
Кабинет райкома ССРМ на Новосивковской превратился в ту точку, откуда шли указания, куда стекалась информация о положении дел за Нарвской заставой, куда шли люди, звонки из ЦИК, ЦК и ПК РСДРП (б), райкома партии, районного Совета.
— Не хватает оружия? Изыщите! Придумайте, что хотите, но дайте винтовок, револьверов, гранат!
Срочно — к путиловцам: «Что делать?» И путиловцы налаживают выпуск винтовок.
— Нужны пушки! Калибр? Черт с ним, с калибром! Любые, но побольше!..
Кто поможет? Кто?
Опять к путиловцам. И они за три дня собирают сто пушек, да в придачу вводят в строй несколько сломанных бронемашин.
— Нужны люди на рытье окопов и устройство проволочных заграждений! Побольше!
— Алексеев, составь воззвание к населению района — поострей, потревожней…
Глаза слипаются, голова клонится к столу, но он пишет: «…Граждане! Все силы на борьбу с контрреволюцией! В этот грозный и ответственный момент с твердой уверенностью в победе революции над кучкой черносотенных авантюристов сохраняйте прежде всего:
спокойствие
выдержку
и дисциплину.
Петергофский центральный революционный комитет».
Черный от бессонницы, Алексеев валился с ног и мечтал об одном — приткнуться бы в какой-нибудь угол и заснуть хоть на час. Но под утро, когда собрался, наконец, прикорнуть, позвонили из ПК — там тоже не спали:
— К восемнадцати ноль-ноль вместе с двадцатью агитаторами, да чтоб побойчей, поязыкастей, пограмотней — к Свердлову. Зачем? Будут посланы в корниловские войска для агитации среди солдат.
Партия отправляла навстречу полкам, несущим гибель революции, своих лучших пропагандистов. Задача простая: сделать все, хоть умереть, но разагитировать, убедить солдат: нельзя им идти против своих братьев-рабочих, против народа…
…Ждали недолго. Вышел Свердлов, с красными от бессонницы глазами, коротко и просто объяснил смысл задания, показал на карте, где сейчас, по их сведениям, должны находиться Туземная кавказская и 1-я Донская казачья дивизии: Туземная где-то между станциями Гатчина и Александровская. 1-я Донская должна быть в районе Веденского Устья или на подходе — у Больших Слудиц. Потом разбились на двойки и тройки, по дивизиям и полкам.
В пару с Алексеевым, с учетом его пропагандистского опыта, выделили матроса из Кронштадта Валентина Разуваева, автомобиль с шофером, реквизированный на время у какого-то князя.
Выступили сразу же.
До деревни Мина доехали часа за два, прокопотили вдоль нее по пыльной дороге под восторженные вопли деревенской ребятни, но Алексеев их не слышал — спал мертвецким сном, уронив голову на грудь, и ни повороты, когда его шарахало то влево, то вправо, ни рытвины, когда седоков подбрасывало так, что Разуваев аж зубами щелкал и ойкал от ударов, были ему нипочем.
— Умаялся парень, — сказал шофер Разуваеву. — ты его малость придержи, а то голову расколет ненароком.
Разуваев присалил Алексеева к себе, прижал к груди, опоясанной патронными лентами, затянул тихонько песню. Шофер, с забавной фамилией Фефелкпп, подпевал. Так они добрались и до Веденского Устья. Но и там казаков еще не было.
— Ох, бедовые вы ребята, — сказал Фефелкия, обернувшись к Разуваеву. — Казаки… они же звери. Им человека зарубить — одно удовольствие. Вон у князя моего казачьих офицеров в друзьях сколько… Соберутся и давай хвастать, кто кого как рубанул да пристрелил… II не боитесь?..
— А ты? — встречно спросил Разуваев.
— А мне — что? Я элемент нейтральный, меня вместе с автомобилем реквизировали…
Вечерело… На подъезде к Большим Слудицам Разуваев заметил километрах в двух над лесом поднимавшийся дым от многих костров.
— Стой, — приказал он Фефелкину. — Кажись, приехали.
Растолкал Алексеева. Тот одурело смотрел на Разуваева, переводил взгляд на Фефелкина, на автомобиль, на лес, пока не пришел в себя.
— Ну, командуй, товарищ Алексеев. Что дальше-то делать? Вот они казаки, за леском, — указал рукой на дым Разуваев.
Алексеев потер лицо, окончательно прогоняя сон.
— Значит, так, Фефелкин, — ставь авто вот в эти кусты и жди нас… ну, жди сутки. До завтрашнего вечера. А мы пошли. Не вернемся к сроку — значит, каюк нам.
— И не вздумай смыться, «нейтральный элемент», — погрозил пальцем Разуваев Фефелкину.
— Дальше… — продолжил Алексеев, обращаясь к Разуваеву и не уловив смысл этих его слов. — Оружие — в машину: не воевать идем, а с миром. Так что ленты свои и маузер снимай.
Разуваев не спорил.
Пошли напрямик, через лес. В нем было уже темновато.
Не прошли и сотни метров, раздался окрик:
— Стой! Кто идет?
— Свои, товарищ! — ответил Алексеев. — Рабочий я, из Питера, а он вот матрос кронштадтский. Делегаты мы. А это Донская казачья дивизия?
— Ишь ты, чего знать схотел, — ответил голос из-за дерева. — Счас разберемся, кто вы есть.
Он свистнул в свисток, и скоро прибежали еще двое, встали за деревья, выставили винтовки.
— А ну, руки вверх! Сказывайте, кто такие?
— Не видите, что ли? — вмешался Разуваев. — Я — матрос, а это — рабочий с Путиловского завода. Мы — большевики и посланы, чтоб сказать вам правду о Корнилове и о нашей революции.
— Большевики?! Это у которых Ленин немцам продался? Ах, сволочи! Правду пришли сказать… А ну давай в штаб!.. — закричал один из тех, кто прибежал по свистку часового. — Филин, веди, а мы пошукаем, нет ли еще кого с ними…
Когда отошли порядочно, тот, которого звали Филиным, вдруг сказал:
— Вот что, братцы, я не большевик, по вашему брату сочувствующий. Ступайте с богом на все четыре стороны. Для острастки, для виду я пальну, а вы бегите… Несдобровать вам. Офицерье у нас до ужаса злое, подлючее. И казаки дюже различные…
Алексеев и Разуваев остановились.
— А большевики в полку есть? — спросил Алексеев.
— Были, да извели их, а которые остались, так теперь хоронятся, тихо совсем себя ведут…
— Вот что, друг Филин, за такое отношение к нам спасибо, но не можем мы бежать, права не имеем. У нас приказ — сказать вам правду. Ты приказы выполняешь? Вот и мы тоже, — развел руками Алексеев.
— Дак пристрелят вас, дурни вы, аль не понимаете? — с удивлением и болью сказал Филип.
— Понимаем. А все же веди, только не в штаб, а к солдатам и казакам. Как, правильно я говорю? — спросил Алексеев у Разуваева.