Тот кивнул головой.
И Филин повел их туда, где горели костры и сидели казаки.
— Это кого ж ты споймал, Филин? — спросил кто-то из казаков, глядя на приближающуюся троицу.
— Стой! — скомандовал Филин, опустил винтовку, вытащил кисет и стал крутить самокрутку.
— Большевики из Петербурга. Агитаторы. Гуторить пришли, правду про Корнилова и революцию сказывать… Вот, веду в штаб.
— Большевики?!
Разговор у костра смолк. Казаки с любопытством, в котором Алексеев не заметил враждебности, но и особого дружелюбия тоже, уставились на них.
— Это какую же такую правду пришли вы сказывать? — спросил один из них. — Ну?
Алексеев увидел, что от соседних костров встают и подходят еще солдаты. «Надо, чтоб побольше собралось», — подумал он. Еще раз посмотрев на казаков, почувствовал всю серьезность положения, в котором они оказались. Ведь это те самые казаки, которые носились по улицам Петрограда, разгоняя демонстрации и сходки, те, которые хлестали людей нагайками, рубили шашками, топтали конскими копытами… Оплот самодержавия, прикормленные, сытые, самодовольные. Нужна ли им правда, с которой они явились? А если нужна, то какая? Рабочие — одно дело, о них он знал все. А казаки — что они за люди? Он видел их только в седлах, несущихся на рысях, галопом, в строю, оп никогда с ними не разговаривал, а только бежал, спасался от них. О чем и как говорить?
В горле пересохло, будто он заглотнул дым всего костра.
— Водички не дадите ли? — попросил.
Ему без слов перебросили фляжку. Он медленно глотал воду: надо было успокоиться и собрать побольше людей.
— Они что у тебя — безъязыкие, агитаторы-то, а, Филин? — ехидно спросили от костра.
— Товарищи казаки!.. — начал Алексеев.
— Эк, ты, гляди-кось — «товарищи», — ехидно вставил кто-то.
— В Петрограде революция… — продолжал Алексеев.
— Эт мы знаем, — со смешком встрял все тот же голос.
— Войска Корнилова движутся на Петроград, чтоб задушить революцию… — повысил голос Алексеев.
— Эт мы самые, значится, и есть… — удовлетворенно подтвердил знакомый голос невидимого противника. — А правда-то твоя где? Ты правду давай!..
— Правду?! — взорвался Алексеев. — Вот она — правда… Вас, казаков, царь всегда использовал для того, чтоб душить свободу…
Казаки ожесточенно загалдели.
— А вы не злитесь. Вы слушайте. Это — правда. Но народ сбросил царя-кровопийцу. Нет царя и никогда не будет! Но угнетатели народа и царские прислужники живы. Генерал Корнилов — один из них и самый жестокий черносотенец. Он снова использует вас, казаков, чтобы утопить революцию в крови. А ради чего? Чтоб богатые по-прежнему остались богатыми, а бедные — бедными… Корнилов издал манифест, в котором объявляет Временное правительство кучкой наймитов и немецких шпионов, а сам он кто? Он-то и играет в руку Вильгельма. Знаете ли вы, что он добровольно сдал немцам Ригу и открыл им дорогу к столице России?
Казаки встревоженно загудели.
— Врешь! — выкрикнул кто-то.
— Нет, не вру. Это — правда. Корнилов — только пешка в кровавой войне, которую ведут капиталисты и помещики, американцы и англичане. Знаете ли вы, что по вашим следам идут английские солдаты и офицеры, одетые в военную форму русской армии?..
— Вре-ешь!.. — враз раздалось несколько голосов.
— Нет, не вру. Это — правда. Пошлите своих разведчиков в тыл, и вы убедитесь в этом. Вас обманывают…
Алексеев видел, что к костру подходят все новые и новые люди, образовалась уже порядочная толпа человек в сто. Подошел офицер и встал позади огромного бородача с тремя «Георгиями» на груди, только голова и торчала из-за плеча.
— …Но это не вся правда. Мы пришли к вам не агитаторами, а парламентерами, чтобы сказать: революционный Петроград не сдастся. Город готов к смертному бою. Кроме войск, которые есть у Временного правительства, винтовки взяли двадцать тысяч рабочих, десять тысяч революционных матросов, тысячи солдат гарнизона. Город окружен окопами, колючей проволокой. Если вы пойдете на Питер, вас ждут пули и снаряды, вас ждет смерть! И это тоже правда… Прогулки по Невскому не выйдет!
— А ты не пужай нас! Хаживали и под пули, и под снаряды. Ишь, испужал, аж в штанах мокро, — прогудел кто-то из толпы.
Но большинство казаков стояли молча, слушали серьезно.
— Товарищи казаки! Вы хотите земли? — отчаянно закричал Алексеев. — Тогда вы не пойдете с Корниловым! Вы хотите свободы, не хотите угнетения помещиков? Тогда вы не пойдете на Петроград!
И в это время увидел, как офицер, стоявший за бородачом, вышагнул в сторону, расстегивает кобуру. Б груди захолонуло. Алексеев закричал громко, словно желая испугать офицера, остановить его…
— Вот за эту правду, за мои слова ваш офицер и хочет застрелить меня!..
Офицер вскинул револьвер и выстрел раздался, но пуля ушла далеко вверх — это бородач в последний миг ударил офицера снизу по локтю, да так, что вслед за пулей и револьвер, описав дугу, улетел куда-то в темноту.
Наступила гробовая тишина.
— Ты как посмел, мерзавец?! Как посмел? — яростно шипел офицер, наступая на огромного русоголового бородача, плечи — аршин, кулаки — по пуду, сапоги шестидесятого размера. Неизбывной силой веяло от этого русака, но он пятился к костру от офицера, едва достававшего ему до плеча. Офицер размахнулся и ткнул солдата в подбородок раз, другой, третий…
И вдруг бородач с криком схватил офицера за шиворот, потом второй рукой за штаны, поднял его над головой и швырнул в костер. Взметнулся сноп искр, разлетелись в разные стороны горящие дрова, раздался душераздирающий вопль. Офицер выкатился из огня, вскочил с криком на ноги и, светясь языками пламени, с горящей головой кинулся бежать. Его догнали, повалили, затушили огонь…
Понабежали офицеры с револьверами в руках, окружили Алексеева, Разуваева и бородача, повели их в штаб.
— Не трожьте Михалыча!.. — угрюмо и зло гудели вослед казаки.
— Убирайте офицеров! Создавайте свой комитет! Переходите на сторону революции!.. — закричал Разуваев.
И тут же офицеры налетели на него, на Алексеева, сшибли с ног, с матюгами и проклятьями стали пинать их, но подбежали солдаты:
— В штаб ведите, а бить не смейте!
Так и шли до самого штаба полка: в центре — Алексеев, Разуваев и солдат-бородач, вокруг — офицеры, а сбоку от них и позади — казаки.
Их привели к командиру полка. Пожилой, лет пятидесяти подполковник с огромными черными глазами на изборожденном морщинами скуластом лице сидел посреди избы на скамье и парил в деревянной шайке раненую ногу. Ему доложили о происшествии.
Подполковник обернул ногу портянкой, морщась и постанывая от боли, втиснул в сапог, встал и подошел вплотную к бородачу.
— Да правда ли это, Федор Михайлович?
— Правда, Владимир Григорьевич, — ответил бородач, глядя в глаза подполковнику.
— И ты мог?! Георгиевский кавалер, герой — напасть на офицера? — задохнулся возмущением подполковник. — Мы ж с тобой с четырнадцатого года вместе… Никогда не мог подумать… Ты ж для меня, четырежды израненный, как символ бессмертия пашей России и силы солдатского духа. Я тебя от всех бед берег, а ты… Как можно?
— В невоенного, в безоружного стрелять — не по-солдатски это, Владимир Григорьевич. Неможно так…
— В этих, в большевиков — «неможно»? В изменников, в предателей России — «неможно»?
— Об этом судить не могу, какие они люди, а говорили они слова подходящие, что стрелять нам друг в друга не гоже. А если смотреть на то, какая паша жизнь пошла, выходит, правду они говорили. А господин есаул за это их застрелить хотели. Не гоже.
Подполковник, сузив глаза, долго смотрел куда-то через плечо бородача. Не сдержался, закричал:
— Они, значит, говорят правду, а ты, выходит, три года кровь проливал за кривду?
— Я за Россию бился. — В голосе бородача была гордость и твердость. — За Отчизну умру, чтоб не извел ее германец. А они, — бородач кивнул в сторону Алексеева и Разуваева, — они Отечество не трогали, они только просили не убивать рабочих и революцию.