Уже готовился фронт внешней контрреволюции, могущественный своими армиями, вездесущностью своих бесчисленных агентов, но пока все силы вкладывались ими в организацию контрреволюции внутри России.
Петроград кишел переодетыми офицерами и иностранными разведчиками, наполнялся все новыми тайными организациями, готовившими заговоры, диверсии, убийства. Меньшевистские, эсеровские, кадетские и монархические газеты мутили сознание обывателя сообщениями о беспорядках на заводах и фабриках, на транспорте.
Буржуазия пустила в ход свое оружие. Локауты больно ударили по десяткам тысяч рабочих. Саботаж в учреждениях парализовал нормальную жизнь города. Сотни закрытых магазинов образовали неимоверно длинные очереди за хлебом, которого с каждым днем становилось все меньше.
Нарушилось снабжение столицы топливом.
Вместе с холодом грянул голод, и вместе они принесли в город тиф. Распоясались хулиганы и мародеры…
Город жил беспокойной, контрастной жизнью. Невский был полон расфранченной публики: торгаши, их жены и содержанки, автомобили, духи, кружева, наряды и смех, слишком много смеха для столь тревожного времени…
Это злило солдат и рабочих: у них нет хлеба, мыла, керосина, соли и гвоздей, а тут… словно исчез фронт, миллионы калек и убитых, осиротевших и овдовевших, будто нет безработных и голодных…
Революция должна была защитить себя. Обеспечение в Петрограде революционного порядка стало одной из основных задач. Напряжение в городе достигло предела, когда в ночь с 23 на 24 ноября были разгромлены винные подвалы Зимнего дворца. Затем пьяные погромы перекинулись в другие районы.
Сначала подумалось, что это дело случая. Но вскоре в руки большевиков попали документы, из которых явствовало, что на агитацию за пьяные погромы контрреволюционерами выделены немалые средства, что для этого создана организация и целая сеть провокаторов подбивает рабочих на разгром винных погребов, складов и магазинов по разработанному плану.
Контрреволюционеры разбрасывали по улицам адреса винных складов, звонили по квартирам и армейским частям, приглашая рабочих и солдат допить «романовские остатки», даром раздавали населению водку и вино. В одну только ночь на 4 декабря в Петрограде было разгромлено 69 винных складов. Ленин призвал большевиков остановить погромы любыми средствами. Был создан специальный Комитет по борьбе с пьяными погромами, наделенный самыми широкими правами, вплоть до расстрела на месте. Во главе его поставили Бонч-Бруевича. Единственной силой, которая могла справиться с этой задачей, была Красная гвардия.
В первое время, когда она только зародилась, красногвардейцы лишь охраняли райкомы большевиков и Советов. Потом сопровождали демонстрации, как в июне и и тле, стали ударной силой Октябрьского восстания. Теперь Красная гвардия выполняла и милицейские функции. Делая внезапные набеги на гостиницы и воровские притоны, красногвардейцы захватывали хулиганов, сутенеров, аферистов и проституток. Нередко в их руках оказывались контрреволюционеры.
Теперь вот эти пьяные громилы… Алексеев своими глазами видел мертвых людей, плавающих в вине, и пьяную до потери сознания, потерявшую человеческий облик толпу, грабившую промтоварный магазин на Гороховой… Может быть, это было самое ужасное, что когда-либо ему приходилось до этого видеть. Ни крики, ни выстрелы в воздух, ни даже то, что в них стреляют, не действовало на этих людей, в которых не было ничего человеческого — стадо, звери…
Конечно, он мог бы и не ходить ночами в патруль по улицам Петрограда, не нарываться на револьверы и финки, когда брали «малины», мог: и красногвардейцев в городе уже было много, около шестидесяти тысяч, и у него обязанностей было столько, что никто не осудил бы. Но в кармане лежало красногвардейское удостоверение, и это было для Алексеева не шуткой, а, главное, ему казалось, что без него не может обойтись ни одно горячее дело. Ну, и — об этом уж он никому б никогда не сказал — было все это до ужаса интересно: рисковать, чувствовать холодок меж лопаток, когда скрадываешь контру или слышишь пулю над головой…
Потому и ходил Алексеев в наряд четко по графику Нарвско-Петергофского райкома партии, а когда было и до, и без всяких графиков. И за эти ноябрьские дни бы-вот не в одной переделке. Раз чуть «перо» в бок не получил, когда в «Астории» решил проверить документы у, казалось бы, совсем приличного на вид гражданина, а второй случай и вспомнить стыдно…
Появилась за Нарвской заставой новая шайка под предводительством некоего Вовы Прицкера. Рядился Вовик, как его называли попросту, под идейного, именовал себя анархистом-социалистом, при случае мог речь о светлом завтрашнем дне закатить, а на самом деле был обыкновенным бандитом — грабил, убивал. Смел до дерзости, ловок и хитер необыкновенно. Не то что взять с поличным, но просто уличить его в бандитизме никак не могли: то дружка «подставит», то так чисто дело обстряпает, что не за что зацепиться.
А тут Зернов, который через пятое на десятое от своих товарищей анархистов разузнал, что Вовик будет «брать» квартиру одного из «бывших» — то ли графа, то ли князя. Вот и решили взять Вовика… Да не учли, что он станет «стремить» аж в три кольца, за два квартала до особняка «бывшего».
Их пропустили через первое и второе кольцо, а потом с двух сторон открыли такую пальбу, что и до сих пор не понять: то ли бандиты новых «мокрых» дел на себя вешать не хотели, то ли просто повезло, что все семеро, кто был в наряде, остались живы. Но как позорно убегали через переулки…
Сегодняшняя ночь была свободна от всяких дежурств. Журнал вчера вышел. Доклад на городскую конференцию союза молодежи в общем готов. Нечем заняться. Быть такого не может, а вот поди ж…
Алексеев уже собрался поехать домой, к матери, наконец-то отмыться, обстираться и отчиститься, но тут позвонил Скоринко: Вова Прицкер сегодня ночью будет в «Квисасане». Откуда известно? Опять от Зернова. Пропади бы он пропадом, этот Вовик, да помнилось то постыдное бегство. И еще «Квисасана», где в июне кастетом по голове досталось…
Договорились встретиться в двадцать три на Офицерской, у Литовского замка. А пока Алексеев забежал в закусочную, перехватил слегка.
Встретились в назначенное время. Со Скоринко было еще пятеро ребят, все знакомые, путиловцы, в том числе и Зернов.
Шли вдоль Морской к Гороховой. Улица была пустынна и тиха. Но город жил, только скрытой жизнью. Из-за дверей домов раздавались приглушенные голоса и другие звуки, кое-где свет пробивался из-за плотных занавесей на окнах, какие-то тени метались в них. Вот сквозь двуслойные рамы одного из полуподвалов едва слышно доносится шум пьяных голосов, женский смех. Из-за щели штор в нескольких местах пробивается свет, но увидеть ничего нельзя. Что там — дружеская вечеринка? А может, «малина»?.. Проверить?..
Вдалеке раздался хлопок выстрела. Где-то в стороне Нарвской заставы слышались пьяные голоса. Вернуться, глянуть, в чем дело?..
Вдруг откуда-то сверху, прямо над головой, раздался выстрел, и Аркашка Фокин, шедший рядом с Алексеевым, остановился, сделал шаг вправо и рухнул навзничь. Снова выстрел, еще один… Стреляли с крыши.
Не сговариваясь, все кинулись врассыпную, прижались к степам.
— Таранов, Минин — во двор!.. Федунов, Зернов, — остаетесь здесь!.. Палин, за мной, на чердак!.. — скомандовал Алексеев.
— Да вон же они, вон — по «пожарке» спускаются, двое… — закричал Федунов.
— Тихо, тихо, Палин, — зашептал Алексеев. — В такой темноте углядел… Давай за угол. Пусть спустятся ниже…
Двое были уже у самой земли, когда с разных сторон к ним кинулась вся группа. Отстреливаться было бесполезно.
— Бросить оружие! — скомандовал Алексеев. Звякнули о булыжник револьверы. — Теперь спускайтесь. Федунов. Палин, обыскать! Я к Фокину.
И только сделал шаг, как в спину ударил резкий выкрик Федунова:
— Алексеев!..
Он инстинктивно бросился наземь, и в то же мгновение раздался выстрел, пуля пискнула там, где только что было его тело.
Короткая схватка, вскрик…
Алексеев вернулся обратно, подошел вплотную к задержанным.