Кто из ныне живущих людей, кроме Ленина, в состоянии объять во всей полноте весь хаос событий, которые творятся в Питере и Москве, во всей России, все хитросплетения политических интриг десятков партий, замыслов всех контрреволюционных групп и организаций, коварство иностранных разведок. Нет такого.
А он? Он из маленькой комнаты — по телеграфу, по телефону, ежедневно, круглосуточно дает сотни приказов командующим фронтами, шлет ноты дипломатам и письма в Коминтерн; думает о том, как по-новому организовать труд, превратить Россию лапотную в Россию электрическую, Россию полевую — в Россию индустриальную: построить шахты, домны, печи, наладить работу мертвых железных дорог; как создать Красную Армию, покончить с беспризорничеством, как одеть, накормить и обучить страну…
Алексеев вдруг подумал о Ленине и о себе. «Я и Ленин» — можно ли так ставить вопрос? И решил — «да, можно». Ведь и самые малые речки и ручейки бегут неприметно средь лугов и лесов для того, чтоб когда-то стать притоками великих рек, пополнить их, а с этим обрести и более высокий смысл своего существования. И вот уже по этим «малым» рекам, которых не различишь, ибо они слились в одну «большую» реку, бегут пароходы, сплавляют лес, вдоль их берегов гнездятся села и города. Они уже не малые, их воды отмечены знаком величия.
Вот он, Алексеев, — что он такое? Ручеек, каких множество. И есть Ленин — великий, великая река, вытекающая из океана человечества и впадающая в этот океан. Они неразрывны теперь — Ленин и человечество. И его, Алексеева, жизнь обрела особый и высокий смысл, потому что есть Ленин и ленинизм.
«Все мы, большевики, вытекаем из Ленина и впадаем в него, — думал Алексеев. — Мы — это он, а он — это мы. Не «я», «ты», «он», «она», «они», а величественное «МЫ». Это единение, эту гармонию, эту слитность почувствовать непросто. До этого состояния надо дорасти — знаниями, умом, сердцем, борьбой — всем существом. И только тогда скажешь: Россия — наша, завод — мой. И только тогда поймешь, что мир неделим, что но бывает на земле чужого горя, что все люди — братья, что они обязаны дружить, ибо на другом полюсе — вражда, а с нею — кровь, несчастье, смерть. И лишь тогда поймешь, что борьба — не цель, а момент и средство жизни, условие счастья в будущем и в настоящем, ради которого и умереть не страшно. Потому что миллионы маленьких и великих «я» остаются вечно в необозримо большом и бессмертном «мы». «Мы» — вечны. А всех нас в это целое цементирует Ленин».
И заказал себе не забыть эти мысли, записать, когда поправится…
Приходили друзья, товарищи, говорили бодрыми голосами, хлопали по плечу, желали «скорейшего», а в словах таились неуловимые жалостливость и сомнение, которые Алексеев все же улавливал своим обострившимся до крайности сознанием. Он был рад их появлению и не рад. Единственно, кого он ждал, была Мария. Но она не шла. Обиделась…
В тот день, когда она привезла его на извозчике в больницу, когда боли спали и можно было говорить о чем-то, кроме болезни, между ними состоялся тот обидный для обоих разговор. Она упрекала его:
— Разве можно так жить, Василий? Ты столько читаешь, пишешь, работаешь, не спишь сутками, неделями, питаешься чем попало, ешь не вовремя. Врач так и говорит: «Истощенный организм, истощенная нервная система, «усталое сердце»…» А тебе — всего двадцать два.
Алексеев злился.
— О чем ты говоришь, Мария? Пишу много, потому что писать некому. Мотаюсь по заводам, потому что другие не хотят. Ты про Леске слышала? Так о чем разговор? На суде ты была, сама все видела. Я вынужден так жить, да и не знаю уже, как можно жить иначе. «Питаешься чем попало»… Смеешься, что ли? Будто не знаешь, что творится в городе…
Мария не соглашалась.
— Выходит, ты самый незаменимый, что без тебя революция остановится. Ты только посчитай свои нагрузки: комиссар юстиции района, председатель суда, член райкома партии, депутат района, депутат города, председатель ПК союза молодежи, председатель районного союза, редактор журнала, редактор «Листка», красногвардеец, представитель в Наркомтруде, в Наркомпросе, в Пролеткульте… Я только сейчас это все подсчитала. Это же ужас! Где ты только не состоишь! Зачем ты стараешься поспеть всюду? Выходит — ты самый сознательный, самый передовой…
— Прекрати, Мария! — закричал Алексеев и застыл от нахлынувшей боли. По глазам будто иголками стрельнули. Закусив губу, переждал наплыв боли, сказал тихо, устало:
— Прости… Ведь говорили мы уже об этом тогда, в Летнем саду. Что еще сказать? Конечно, можно жить и по-другому… Ничему полезному не мешать, ничего вредного не дозволять. Пусть все идет как идет. В конце концов добро победит зло. В конце концов мировая революция случится, рано или поздно. В конце концов «медленным шагом, робким зигзагом»… Но сейчас — революция. Ре-во-лю-ция. Все — вверх тормашками! Все старое — к черту! А новое — где оно? Что поставить вместо старого? Где новые законы? Где новая мораль? Где новый человек? Где новая промышленность, новая деревня? Где? Кто все это создаст? Это должны сделать мы, кто позвал массу рушить старое и строить новое, мы — большевики. Да, вместе с массой, но — впереди нее, впереди, понимаешь? Но дело все, родная, в том, что нас пока — мало, катастрофически мало. Ну, что такое тридцать тысяч большевиков Петрограда на миллион жителей? Мало! К Питеру нельзя сейчас относиться географически, как одному из городов страны, пусть и столице. Питер — это сердце революции. Сердце! Понимаешь? Ударят в сердце — погибла революция… Против нас все старее всей России — старые привычки и обычаи, старые идеи, что вдалбливались в головы накрепко сотни лет, против нас религия с ее догмами, против нас контра внутренняя, контра внешняя, против нас тридцать две партии — эсеры меньшевики, анархисты и прочая сволочь… Да и внутри у нас в партии не все едины… Работы — невероятные горы, трудности — жуткие, а нас так мало. Теперь ты понимаешь, что остается делать каждому? Работать за двоих, а можешь — так за пятерых, за десятерых Понимаешь? Вот я и тяну, пока тянется…
Мария упрямо спорила:
— Все это я понимаю. Я с тобой в одной партии, тоже стараюсь изо всех сил… Но так, как ты «тянешь» — нельзя… Ты скоро выдохнешься. Вот уж звонок… Кому ты нужен будешь слепой?.. — Мария вскинулась, закрыла ладонью рот: вот и сказала вслух самое страшное для себя и — она знала это — для Алексеева. Прошептала вдогонку за трудной правдой:
— Только мне…
Но вышло это как-то неубедительно, ложно.
Алексеев угрюмо молчал. В уголках его губ засветилась горькая усмешка и тут же погасла.
— Пусть будет так — я выпаду из строя. Но я не стану в тягость никому, тебе тоже. Да и кто я тебе — случайный знакомый, чужой человек. Жить буду, как жил, пока свой ресурс до капли не выработаю — буду двигать мою работу из последнего. У меня есть перо, я могу писать, это факт!.. Я могу говорить — это факт! Что же ты меня списываешь? Рано… И обидно. Уходи, я не хочу с тобой разговаривать. Мне больно… Доктор, мне больно!.. — закричал Алексеев.
Там, под белыми повязками вскипели и выкатились две слезинки, большие и ранящие, они опалили его больные глаза новой болью и одно было хорошо — никто их не видел…
И Мария ушла.
Ах, Мария, Мария… Как ударила она его, как ранила. Что боли физические в сравнении с болью души? Она ушла. Что осталось? Воспоминание о прошлых делах и будущей работе. Но будет ли она? Вот что мучило его больше всего.
Одолевали стихи, словно демоны, они будили его ночью, не давали засыпать с вечера, спасали от дурных мыслей, от хандры, а не хандрить в его положении — можно ли? Рождались его стихи из тоски и любви — по Марии, из надежды на верность друзей, из всего потока чувств и мыслей, которые накопил он за долгие годы борьбы и страданий в подполье, в тюрьме, в голоде и нищете. Они теснились в нем, как порох в патронной гильзе. И вот жизнь, неожиданная слепота, обострившая чувства до последнего предела, словно боек, ударила в капсюль и все — нет удержу, газ вытолкнул пулю, она понеслась… Стихи наплывали откуда-то из глубин его души, о которых он и не подозревал, торкались в мозг, в череп, словно невылупившиеся цыплята, сжимали сердце, выдавливали слезы, рождая тоску, восторг, отчаяние и радость — то порознь, то все вместе сразу… И одно было обидно — не упомнить их, нет, не упомнить.