— Насколько ближайшее? — спросил Марголин, отрываясь от своего абстрактного рисования.
— От нескольких дней до нескольких часов, — ответил Астахов.
— И насколько его сообщение достоверно? — спросил Неверов.
— Это тебе проверять, — раскатился над кабинетом голос Веденеева.
— Боженко очень не радуют сроки, на которые он может загреметь на зону, — сказал Астахов. — В общей сложности мы спокойно можем попросить для него тридцать пять лет заключения. Ему сейчас сорок семь лет — можете представить, когда он выйдет и выйдет ли вообще. Поэтому цыган настроен выторговывать для себя все, что можно.
— Хорошо. Он сообщил только о возможности теракта или дал какую-то конкретную информацию? — спросил Клим.
— Боженко сказал, что при нем шел телефонный разговор о предоставлении машины для перевозки некоего груза. Разговор вел цыганский барон Гыча Лузянинов — наш фигурант был у него в прошлую пятницу, договариваясь о финансовых делах своего клана. Лузянинов разговаривал с кем-то довольно долго и сказал буквально следующее: «Только ты смотри, чтобы мой водитель вернулся живым, а то уж очень груз у тебя нехороший!» А чуть попозже добавил: «Предупредишь моих людей, когда начнется, чтобы никто не погиб!»
— Туманно, если честно, — покачал головой Неверов.
— Расслабились, привыкли к тому, что информации разливанное море. — подала голос Ольга. — Давайте думать, бойцы!
— Боженко нужен нам для допроса, — сразу же сказал Веденеев.
— Да хоть сейчас забирайте, — пожал плечами Астахов. — Он в допросной до сих пор сидит. Мы так и подумали, что отправлять его в камеру нет смысла.
— Закончим здесь — я за него возьмусь, — сказал Неверов. — Но позвольте спросить, Андрей Прохорович, вы уверены, что есть причина устраивать весь этот сыр-бор?
— Работа такая. Если ты не понял еще, — буркнул Веденеев, и Клим отстал. Уж чему-чему, а феноменальному чутью полковника на разного рода кризисы он верил. Опять-таки, когда речь заходит о терроризме — лучше переборщить с бдительностью, чем пропустить мимо ушей предупреждение. Увы, Неверову доводилось проигрывать в противостоянии мразям. И иногда, когда на Клима накатывало, он буквально видел укоризненные глаза тех, кого не удалось спасти.
— Вообще, есть еще момент, который заставляет задуматься, — сказал Астахов. — Со слов цыганского барона можно утверждать, что угроза вряд ли будет иметь адресный характер. Скорее речь идет о таком террористическом нападении, которое ставит своей целью унести как можно большее количество жизней, не считаясь с тем, кому эти жизни принадлежат. Взрыв в общественном месте, например. Мы успели собрать немного информации о перемещениях цыган из клана Лузянинова. И оказалось, что из ста сорока человек, которые признают его своим лидером, за последнюю неделю из Москвы уехало пятьдесят восемь человек.
— Это не слишком удивительно, — покачал головой Марголин. — Цыгане часто разъезжают.
— Сезон заканчивается, — покачал головой Астахов. — Все, кто могли сорвать себе выгодную работу, — сорвали. К тому же эти люди снимались целыми семьями. Когда уезжают мужчины — это одно, а вот отъезд семей в полном составе, да еще так стихийно, может значить совсем другое.
— Особенно если знать про то, что сказал Тыча, — согласился Сигизмунд.
— Я так думаю, что пора мне навестить этого цыганского барона, — сказал Неверов. — Возражения имеются?
— Работай, — буркнул полковник Веденеев, — пока мы тут головы друг другу дурим.
— А как насчет формальной причины моего визита к Лузянинову? Или мы уже миновали стадию пустого документального формализма и мне можно открывать двери к подозреваемым ногами?
Веденеев хмыкнул и вопросительно посмотрел на Астахова. Тот развел руками.
— У нас тоже ничего.
Майор Неверов вздохнул.
— Ладно, хрен с ним. Но отмазывать меня потом сами будете, если «телеги» пойдут.
Впрочем, Неверову уже самому казалось, что отмазываться не придется. То ли паранойя проснулась ни к селу ни к городу, то ли на самом деле над столицей сгустились тучи…
Оказавшись на лестнице, Клим вытащил рацию.
— Дежурная группа, на выход! — приказал он.
Люди, которые работали здесь, являлись всего-навсего приложением к тоннам целлюлозы, хранившим на себе историю в самом концентрированном проявлении — в виде печатных и рукописных строк, штемпелей и картонных обложек. Казалось, бумага заполонила здесь все — двери по-бумажному шуршали, открываясь, а в любом месте здания воздух пах старыми страницами и типографской краской. И даже шаги охранника, идущего по коридору цокольного этажа, раздавались газетным шелестом.