— Приглашали, — пробасил Бартовский.
— Один черт. Говорите, Павлищев!
Иван Степанович, отвернувшись, молчал.
— Не будете говорить — уйду.
Бартовский, — для смелости он успел выпить, его всклокоченные волосы на голове и немного развязный тон выдавали его, — нарушил молчание:
— Сегодня в полночь истекает срок нашего договора. Мы честно прослужили шесть месяцев. Через полчаса мы вольны идти куда угодно.
Блюхер не ожидал такого заявления и в первую минуту смутился. Он давно забыл про договор офицеров с Голощекиным и считал, что никому из офицеров не придет в голову вспоминать о нем. Сейчас они застали его врасплох, и надо было либо вступить в спор, либо признать силу договора.
— Павлищев, — обратился он к командиру полка, — вы уходите или остаетесь?
— Остаюсь, — без раздумья ответил Павлищев, и Блюхер с облегчением передохнул.
— А вы, Бусяцкий?
Все ожидали, что из-за обиды на Павлищева он решительно откажется. По тому, как он поднялся со скамьи и посмотрел на командира полка, никто уже не сомневался в этом, но Бусяцкий тихо произнес:
— Я как все.
— Вы, Бартовский?
— Ухожу.
— Ваше право, — согласился главком. — Вы честно служили, отважно воевали. Бойцы вашего полка — уральские рабочие. Они полюбили вас, Павлищева, Бусяцкого и других. За вами они готовы пойти в огонь и воду. Что будет, когда они узнают о вашем решении? Куда вы пойдете, Бартовский? К Дутову? До Красной Армии уж не так далеко, а вы — в кусты. Стыдно! Завтра я прикажу выдать вам жалованье и двухнедельный паек. Хлеба в обрез — сами знаете. Спасибо за службу! Прощайте!
Блюхер резко повернулся и вышел на улицу. Кошкин, сопровождавший главкома, молчал всю дорогу. Когда они подошли к дереву, под которым порученец расстелил одеяло, Блюхер схватил себя за грудь и тут же лег. Тело его вздрагивало, он тяжело дышал, и Кошкину казалось, что главком плачет.
Неожиданно подошел Павлищев и тихо спросил:
— Спите, Василий Константинович?
Блюхер с трудом поднялся.
— Павлищев? — удивленно спросил он. — Чего вы еще хотите? Тоже уходите?
— Василий Константинович, — виновато ответил Павлищев, — офицеры полка просили передать, что отдают вам договор и остаются в полку.
— А Бартовский?
— Он тоже остается.
Блюхер молча протянул руку Павлищеву и крепко пожал ее.
На рассвете к главкому привели ходока из Богоявленска. Ходок был в разбитых сапогах и запыленном пиджаке, без картуза. Соломенная шевелюра напоминала гнездо аиста. Блюхер внимательно следил за жестами ходока, мысленно взвешивая каждое его слово.
— Тебя, говоришь, Скворцовым зовут? — спросил главком, уводя свой взгляд в сторону.
— Зачем Скворцовым? Я — Гнездиков, командир роты на Богоявленском заводе.
— Приехал-то зачем?
— Для связи.
— Чего же ты хочешь?
Гнездиков с радостью поел бы, но ему не предложили, а забрасывали вопросами, да еще не верили. И решил побаловаться по-рабочему, забыв, что перед ним главком.
— Манной каши, — ответил он полусерьезно.
— А березовой не хочешь? — пригрозил Блюхер и обратился к порученцу: — Кошкин, подай-ка плетку!
Гнездиков не смутился:
— Меня столько били, что еще разок устою. В своем заводе дал бы сдачи, а здесь вроде неудобно.
Блюхер остыл.
— Ты Калмыкова знаешь?
— Кто же не знает Михаила Васильевича? — простодушно ответил Гнездиков. — Сложил он свою голову под станцией Кассельской. И Петьку, его племяша, там же убило. Его мы похоронили у себя, а тела Михаила Васильевича не нашли.
— Пете сколько лет было?
— Пятнадцать. Дутовцы ему глаза выкололи, тело ножом изрезали, но парень не выдал нас.
— Кликни Калмыкова! — приказал Блюхер Кошкину.
Гнездиков испуганно стал озираться. Со стороны казалось, что, уличенный во лжи, он начнет юлить и сознается в том, что его подослали.
Калмыков пришел и, как всегда, шумно спросил:
— Чего, Василий Константинович?
— У тебя племяш Петька есть? — Главком стал между Калмыковым и Гнездиковым.
— Есть! — весело ответил Калмыков. — Сын моего брата Ивана.
— А этого парня знаешь?
Калмыков прищурился:
— Не припомню.
Гнездиков, вылупив глаза, со страхом смотрел на Калмыкова: он и не он, лицо почернело от загара, усы такие же, лысый ли — под картузом не видать.
— Расскажи нам по-человечески, зачем пришел? — спросил Блюхер, как будто впервые задал этот вопрос.
— Чего рассказывать, когда не верите.
— Кто это не верит? — с наигранным удивлением возмутился Блюхер. — Давай говори!