Гнездиков бросил испытующий взгляд на главкома и Калмыкова.
— Я тебя, Михайло Васильевич, сам плохо припоминаю, но только ты у нас главкомом был, а как ушел под Оренбург — след и простыл. Потом сказывали, что тебя под Кассельской казак полоснул пополам. Если ты тот самый Калмыков, Петькин дядя, — значит, воскрес. Ну и живи на здоровье! — Он повременил, посмотрел, как его слушают, и продолжал: — Решили мы новый отряд сформировать. Теперь нас полторы тысячи человек, конная сотня да две пушки. В Архангельском заводе еще больше, главкомом у них Дамберг. Говорят, латыш, а по-моему, татарин. Мы с ним заодно действуем, бьем дутовцев, отбираем у них оружие и хлеб. Сами кормимся и детишек не забываем. Фронт держим по реке Белой, дутовцев на свою сторону не пущаем. Посылали ходоков по селам, нет ли где партизан, проезжающих спрашивали и дознались, что в Белорецком заводе агромадный отряд Блюхера и Каширина.
— Мандат у тебя есть? — перебил Калмыков.
Гнездиков отрицательно покачал головой.
— Может, брешешь? Может, у вас никаких отрядов и в помине нет?
Напуганному Гнездикову пришла в голову мысль.
— У нас телеграфную линию ладили перед моим уходом. Запроси завод, кто есть Гнездиков.
Днем из Богоявленска подтвердили, что Гнездиков послан для связи. Блюхер мучительно долго размышлял над тем, куда двинуться отряду. До позднего вечера расспрашивал Калмыкова, Гнездикова и других про дорогу вдоль Белой и чертил на большом листе самодельную карту.
На другой день на совещании командиров полков главком изложил план похода Южноуральского отряда.
— Не пойдем! — неожиданно заявил Иван Каширин.
— Как так не пойдем? — удивился Блюхер.
— Очень просто, мой полк отказывается…
Удар кулака по столу оборвал речь Каширина. Никогда раньше Блюхер не позволил бы себе такую резкость, но сейчас, когда решалась судьба тысяч людей, его возмутило поведение Каширина.
— Мы тебя спрашивать не станем, — пригрозил главком. — Ты анархизм выбрось на свалку. Революционная дисциплина — закон. Не подчинишься — будем судить.
Николай Дмитриевич, — ему трудно было стоять на костылях, — продолжая сидеть, поднял руку, призывая к порядку. Он понимал, что прав Блюхер, а не брат.
— Главком знает, что говорит. Со мной к Блюхеру не хотел идти? Не хотел! На Верхне-Уральск подбивал меня вести отряд? Подбивал! Что из этого вышло? Один конфуз! Людей потеряли, а не пробились.
— Не надо было с Извоза уходить, — бросил Иван.
В спор вступил Шарапов:
— Я тоже слово скажу. Мы, казаки, пошли к Блюхеру драться за идеал, — он вспомнил слова Цвиллинга на одном из митингов, — а ты, Иван Дмитриевич, за амбицию. Решать будешь не ты, а мы вместе. Куда ты пойдешь? Здесь останешься? Думаешь, удержишься в горах? Сдавят тебя дутовцы да еще на суку повесят. Василий Константинович, голосни, пожалуйста!
Слова Шарапова показались Блюхеру такими убедительными, что он ухватился за них и тут же предложил:
— Кто за то, чтобы идти на север и соединиться с Красной Армией?
Все, кроме Ивана Каширина, подняли руки.
— Иди отсюда, Иван Дмитриевич, — не скрывай своего раздражения, приказал Блюхер. — Если до утра не переменишь свое решение — уводи полк, иначе прикажу тебя арестовать и судить.
Каширин зло сплюнул и вышел на улицу.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Если взобраться на макушку Мраткиной горы, то в глаза сразу бросится серебряная нить реки Белой, а над ней лабиринт долин и сопок, густо поросших лесом. С запада на восток, от стыка Волги с Камой до города Троицка, змеею петляет Верхне-Уральский тракт. То он прячется у отвесных мшистых окал, то тяжело взбирается на перевалы, то пугливо опускается к берегам рек и речушек, нежась в тихих лугах.
Кряжист хребет Ала-тау, на макушке его седловины две зеленые шапки. На пути — Белорецкий и Узянский заводы, упрямый Авзян, тихая Кага. Суров и коварен двуглавый великан Южного Урала. Путника сторожат пропасти, кручи, обвалы.
В знойный августовский день девятьсот восемнадцатого года Южноуральский отряд покинул Белорецк и пошел на юг вдоль Ак-Исыль, красавицы Белой. Потянулись горы, как бесконечный строй великанов с упиравшимися в самое небо шапками.
Ехали конники в казачьих шароварах с синими лампасами, шли кавалеристы в пиджаках, косоворотках, в домотканых рубахах, ведя лошадей за повод. Племенные резвые кони рядом с крестьянскими пегашками и низкорослыми башкирскими рысачками.
Громыхала артиллерия — старые шумные пушчонки, трехдюймовые горные орудия.