— Братья, мы с вами!
Командир роты поверил и крикнул:
— Ползите сюда!
Через несколько минут чехи подползли и тут же повернулись лицом к своим.
Павлищев за околицей выжидал. Наконец он нашел подходящий момент для удара во фланг наступавшим, выхватил изложен шашку и скомандовал:
— За мной!
Батальон стеной пошел в атаку. В рядах противника возникла растерянность. Солдаты в панике бросились к Белой. До прихода Блюхера уральцы отогнали противника к Стерлитамаку.
После боя у Павлищева отлегло на душе, но угрозу главкома он не мог забыть.
Чешский взвод был передан Томину в интернациональный отряд.
Разведка донесла, что по пятам отряда неотступно движется 3-я казачья оренбургская дивизия генерала Ханжина. Со стороны Стерлитамака в любой час могли показаться белочехи, оправившиеся от удара Павлищева. Южноуральскому отряду грозило окружение и разгром по частям.
Блюхер рассудил и приказал одним полкам занимать позицию в тот час, пока другие в походе.
У Богоявленского его дожидался командир местного отряда Хатмулла Газизов. Первым к нему подскакал Гнездиков. От радости они обнялись.
— Бик якши![4] — проговорил быстро Газизов, выслушав Гнездикова, и поспешил к Блюхеру. — Твоя — приказывай, моя — исполняй!
Главком понял Газизова и пожал ему руку.
Полк Ивана Каширина первым вошел в Усольское. Богоявленский завод стоял на соленом и холодном потоке Усолке. Хозяином завода был уральский мильонщик Пашков. Много лет назад в горной долине на берегу Усолки предприимчивые священники воздвигли монастырь, задумав выгодное дело. На ключах якобы нашли икону табынской божьей матери. В монастырь повалил народ в чаянии исцеления души и тела. По настоянию священников Пашков назвал завод Богоявленским.
Отец Газизова, старик Мурза, был правоверным поклонником аллаха, а сын, рабочий-стеклодув, растерял веру на заводе у горячих ванн. Его вовлекли в подпольную организацию. С германского фронта вернулся в серой шинели и большевиком. «Хочешь жить, — говорил он каждому башкиру, — садись на коня и воюй!»
В апреле восемнадцатого года Газизов уехал в деревню Ново-Альдашлы, где жил его брат, учитель Адиат. Три дня и три ночи он уговаривал его и доказывал, что у башкиров только одна дорога — с большевиками.
— Тебя послушают, ты учитель, — внушал он Адиату.
Брат понял брата. Через два месяца Хатмулла вернулся в Богоявленский завод с отрядом конников.
— Спроси у Газизова, сколько у него людей? — обратился Блюхер к Ягудину.
— Моя сам говорит, — поспешил ответить Хатмулла. — Тыща! Дамберг — два тыща.
— Бик якши! — одобрительно отозвался Блюхер словами Газизова, и Газизов, польщенный тем, что сам главком похвалил его по-башкирски, сказал:
— Всем надо служить советской власти.
До революции в Богоявленске время определяли по звону, разносившемуся по заводскому поселку. Старый сторож бил палкой по чугунной доске — так сзывал он рабочих в дымные цехи, так отпускал их домой. Осталась чугунная доска, остался и седой сторож, но стоило теперь пронестись знакомому звону по горам и долинам, как на тревожный набат бежал весь народ.
День уходил на покой. В червонном золоте заката клубилась пыль. Изнуренные зноем люди медленно тащились к заводской конторе. Никто не знал, что принесет им каждый новый час. Сколько раз они бросались по набатному звону в бой с белыми, нападавшими на завод. В такие дни из домишек несся допоздна плач по убитым. Люди хотели тихой и мирной жизни, а Калмыков голосисто кричал с трибуны:
— Врага бьют не слезами, а вот этим, — и потрясал в воздухе черным костлявым кулаком.
Теперь он командовал богоявленским полком.
— Уймись, Михайло, — пыталась урезонить его мать. — Людей погубишь, меня одинокой оставишь.
После этих слов Калмыкову ничего не оставалось, как приласкать мать и бережно поднять ее на своих сильных руках.
— Пусти, окаянный, — со слезливой угрозой просила она.
— Не срамите меня перед народом, маманя. Понять надо, что старая жизнь не вернется, никто теперь под ярмом ходить не хочет.
На сход пришло все население. У всех тревожные лица, все чего-то боятся. Белых не хотят, но и красным потакать неохота. Кто-то жалобно заплакал. И тут же утешительный голос:
— Не мучь себя и детей. Я ведь еще не пошел, а ты — в слезы.
— Пойдешь, а твоя с голоду и помрет, — внушала бойцу соседка.
Где-то раздался выстрел. Закричал грудной ребенок.