— Айдате поближе, — подтолкнул отроков Богдан.
От печей нестерпимо полыхало жаром, перехватывало дыхание.
— Поостерегись, — предупредил лысый мастеровой и ударил ловко по обмазанному глиной каменному чеку, и по желобу потекла в ковш огненная жижа.
— Мастер сей, робята, по имени Антип, искусный умелец. Медь с оловом варить и известью продуть мудрено. Что к чему, знать надобно и время угадать, чтоб не переварить либо недоварить, — пояснил Богдан. — Сие же варево бронзой зовется… Ну, повидали, теперь поспешаем, а то эти молодцы с ковшом нас опередят. Сейчас лить пушку зачнем.
Вслед за Богданом Сергуня со Степанкой вошли под загороженный с трех сторон навес. Несколько работников перемешивали лопатами гору земли с песком. Богдан нагнулся, взял горсть, поднес близко к глазам, довольно хмыкнул, потом заговорил, обращаясь не то к Сергуне со Степанкой, не то к рабочим:
— В пушечном деле литейный мастер — первейший человек. Пушку лить не всяк горазд, и пушка пушке — рознь. Иной сольет ее, канал вкось либо того хуже. И время пропало, и металлу перевод — и секут потом мастера до смертоубийства. Вот они, — Богдан указал пальцем на работников, — вроде чего там, знай перелопачивай. Ин нет, надобно, чтоб опока не рыхла была и не ноздревата. Ко всему не слаба да воздух вбирала. Тогда пушка крепка будет.
Тут к ним подошел мастер, годами не старше Степанки и Сергуни, но с виду что молодой гриб-боровик. Богдан сказал:
— Вот, Игнаша, товарищей тебе привел. В обиду их не давай. — И, поворотившись к отрокам, добавил с гордостью: — Сын мой, Игнатий! Скоро сам пушки лить зачнет.
Игнаша подморгнул Сергуне, подал им со Степанкой поочередно руку, проговорил баском:
— Работы на всех хватит, — и улыбнулся добродушно.
— Вона металл подоспел, — увидев подмастерьев с ковшом, сказал Богдан. — Нам за дело браться. Почнем с Богом, робятушки. — И перекрестился.
Подмастерья медленно и осторожно наклонили ковш. Обтекая сердечник, расплавленная жижа полилась в зарытую стоймя форму.
— А пушка како стреляет? — робко спросил Степанка.
Вместо Богдана ответил Игнаша:
— Поглядишь. Вот приедут из княжьего наряда пушки забирать, зачнут бой опробовать, тогда и любуйся.
— Ядра тоже здесь льют? — задал вопрос Сергуня.
— В той стороне двора, — указал Игнаша. — Там в малых домницах железо варят. Пороховое же зелье не на нашем дворе, а на пороховых мельницах, и у них мастера иные.
— Ну как, есть желание нашему рукомеслу обучиться? — усмехнулся Богдан.
— Есть, — ответил Сергуня.
— В таком разе обучу и слово за вас перед боярином, что ведает Пушкарным двором, замолвлю.
Боярин Версень не в духе. Намедни великий князь при встрече принародно попрекнул. А тут еще на собственном подворье беглый холоп чуть с ног не сшиб. Да был бы холоп, как холоп, а то так себе, отрок безусый. Изловить и высечь, чтоб кожа на спине чернью изукрасилась, вдругорядь уважение поимеет к боярскому званию. Ан и другим неповадно будет…
Учинив допрос дворне, Версень велел побить батогами караульного и стряпуху, дабы впредь не привечали беглых смердов.
Караульный мужик боярину в ноги упал, расплакался. Не виновен-де, недоглядел, как Степанка во двор забрался. Версень воротнему поверил и приговорил добавить десять батогов, промолвив при этом: «Чтоб наперед караул зорче нес. А то этак и татя в хоромы пустишь».
Отвернувшись от мужика, сказал собравшейся челяди:
— Кто Степанку сыщет, меня немедля уведомить.
Челядь разошлась, а Версень, взойдя на крыльцо, долго стоял, прислушивался, как из конюшни неслись слезные крики, свист батогов. Потом не торопясь, худой и высокий, что жердь, важно прошагал в хоромы. Следом за боярином — тиун. Проходя темными сенями, Версень, не поворачивая головы, проговорил:
— Наряди возок за Аграфеной, пора ей в Москву ворочаться. Да Демьяшке передай, тиуном он на селе сидит, так пусть за смердами доглядает. А за Степанку с него спрос.
В просторной, освещенной тремя оконцами горнице боярин снял с помощью тиуна кафтан, плюхнулся на лавку. Вытянув ноги, кинул коротко:
— Сыми!
Тиун стащил с Версеня сапоги. Боярин пошевелил босыми пальцами ног, вздохнул облегченно:
— Парко.
Вспомнил сегодняшнюю встречу с великим князем Василием. Подумал: «Васька-то всю власть на Руси на себя принял, а братья его, князья и бояре молчат, государем кличут».
Вслух проговорил:
— Осударь, хе-хе!
Спохватившись, увидел все еще стоявшего на коленях тиуна. Прикрикнул:
— Почто торчишь, убирайся!