У высокого княжьего крыльца два караульных воина осторожно взяли митрополита под руки, помогли подняться по крутым ступенькам. А когда Симой скрылся в хоромах, один из воинов сказал товарищу:
— Велик сан митрополичий, ан не хотел бы я иметь его.
Второй возразил:
— Отчего, почет какой!
— Чести много, да ни семьи те, ни детей.
— Этакому старцу жена ни к чему.
— Не всегда он древним был. Верно, и молодость знал.
Государь встретил митрополита, провел к креслу. Сам уселся напротив.
— Зачем, отче, трудился, шел? Прислал бы монаха, я бы тебя навестил, коль понадобился.
— Без нужды зашел яз к те, сын мой, — замахал рукой митрополит. — Давно не видел тебя, вот и надумал проведать.
— Спасибо, отче, за память. Знаю, печешься ты обо мне.
В голосе Василия Симон уловил насмешку, но оставил ее без внимания. Сказал печально:
— Слышал яз, будто воинство наше от басурманской Казани поворотило.
Василий ответил сурово:
— За то спрос будет с воевод, отче. Тебе же с попами молиться надобно с усердием, чтоб даровал Бог победу брату моему Дмитрию. Ныне послал я к нему на подмогу князя Холмского.
— Господь не оставит нас без милости своей! — Симон перекрестился. — И еще слышал яз, что ты зело зол на боярина Родиона Зиновеича. Так ли то?
— Отче, — Василий поднялся, — вели в мирских делах мне судить. Коли же ты о боярине Тверде печешься, то отвечу, грех на нем большой.
— Господь учил нас прощать вины! — Симон поднял палец кверху. — Яко и он прощает нам вины наши.
— Твердя достоин, чтоб дьяк Федька с него допрос учинил в избе пыточной.
— Родион Зиновеич древнего боярского рода, помни то, сын мой.
— Он, отче, не передо мной виновен, а перед Москвой!
— Не казни бояр, сын мой, черни на потеху.
Симон поднялся, поправил клобук, сказал уже о другом:
— Поглядел яз на тебя, сын мой, теперь к себе отправлюсь.
Василий поклонился. Уже у двери пообещал:
— Прости, отче, коли что не так говорил. О Тверде же обещаю подумать.
Оставшись один, Василий долго стоял недвижимо.
«Бояре — что осы в гнезде. Одну тронь, все кидаются. Не успел Родиона наказать, как за него вишь какие заступники сыскались. А намедни Соломония тоже».
И Василий припомнил утренний разговор с женой. Соломония спросила его:
— Слыхала, будто боярина Твердю казнить собираешься?
Василий ответил ей грубо:
— А твое какое дело?! К чему печаль?
— Не замай бояр, они опора твоя!
— Так-то и опора, — насмешливо прищурился Василий. — Кои плечо подставляют, тех не оттолкну. Кои же подножку готовят, не милую. И ты, Соломония, прошу в дела мои государственные нос не совать и за бояр-отступников либо провинившихся в защиту не идти.
Василий покачал головой, сказал сам себе:
— Быть бы тебе, боярин Родион, пытанным дьяком Федькой, да уж ходатаи у тя сильны.
— Авдоха! Авдоха! — высунувшись из дверей, голосисто звала боярыня Степанида. Ее пронзительный крик разносился по всему двору.
Из людской избы показалась ядреная краснощекая баба, вперевалку направилась к боярыне.
— Авдоха, болярина Родивона Зиновеича попарь!
— Отчего не попарить. Попарить завсегда можно, — равнодушно промолвила баба и повернула к курившейся по-черному в углу двора баньке.
В бане жарко. За паром не углядишь. Боярин Твердя разлегся на лавке, нежится. С дальней дороги костям покой и душе радость, миновал его княжий гнев. Никто и в мысли не держал, что так все обернется.
Когда вчерашним вечером воротился в Москву и шел к великому князю, повстречал дьяка Федьку. За низким поклоном, что тот отвесил ему, уловил Твердя злую ухмылку.
Спрятал дьяк смешок в бороде, а глаза по боярину зыркают. У Тверди от недоброго предчувствия мороз по коже загулял. Плюнул вслед дьяку, проворчал: «Тьфу, поганец. Без крови не могет жить».
Ныне-то, ныне какая благость! Авдоха, двум мужикам не уступит, юбку за пояс подоткнула, мнет боярину кулачищами спину, из бадейки горячей водой поливает и время от времени по боярину березовым веничком хлещет. Родион Зиновеич еле дух переводит. Хлебнет из кувшина холодного кваса и снова на лавку. Что набрался насекомых за дорогу, всех Авдоха выгнала.
Твердя разомлел, тело огнем горит. Из горла не слова, хрип раздается:
— Поясницу, поясницу, Авдоха, подави!
И снова вспомнил пережитое волнение. Подумал: прикажи Василий отдать его, Твердю, в пыточную, сейчас не Авдоха его парила б, а дьяк Федька над ним изгалялся.