Рассказ В. Л. Пушкина, на наш взгляд, весьма любопытен. Казалось бы, русский путешественник встречается с великим человеком, о котором уже говорит весь мир. Но не великий человек оказывается в центре его внимания, а картина славного живописца Пьера-Нарцисса Гереня, который был тогда в большой моде. В 1800 году его картина «Марк Секст» имела грандиозный успех — ей поэты посвящали оды, толпа, стоящая перед ней, устраивала овации. Пожалуй, не меньшим успехом пользовалась и картина «Федра и Ипполит», которую созерцал в Сен-Клу Василий Львович. Написанная на известный сюжет греческой мифологии (Федра, вторая жена афинского царя Тезея, влюбляется в своего пасынка Ипполита, который не отвечает ей взаимностью, и кончает жизнь самоубийством, оклеветав перед тем непреклонного юношу в глазах отца, так что юноша тоже погибает) картина отличалась театральностью: казалось, что перед зрителем разыгрывается сцена из трагедии Жана Расина, которого с юности знал наизусть Василий Львович. Потому и процитировал он по памяти монолог Ипполита из второй сцены четвертого акта трагедии Расина «Федра»:
(Перевод М. Н. Донского)
Творение Гереня обладало к тому же прелестью новизны.
«Недавно один любитель художеств и талантов давал праздник в честь новой славной Гереневой картины (которой содержание взято из Федры). На столе был поставлен Рассинов бюст. Подле Гереня сидела молодая Актриса Дюшену, играющая Федру; напротив их стихотворец Легуве. Пили следующие тосты: Расину — Рафаэлю — живописцам в Поэзии — друзьям талантов — Герою, защитнику Муз — миру — свободе»[176].
«Герой, защитник Муз» — уж не Бонапарт ли?
Приведенный отрывок из записок некой молодой немецкой дамы, жившей в Париже, которые были переведены Н. М. Карамзиным и напечатаны в 1803 году в одиннадцатом номере «Вестника Европы», красноречиво свидетельствует о том, что В. Л. Пушкин был не одинок в своем восхищении картиной Гереня. Его восторг разделяли французы.
А что же первый консул в рассказе Василия Львовича? Его характеристика, как и характеристика госпожи Бонапарте, — всего лишь рама повествования о живописном полотне Гереня. Бонапарт — одна из достопримечательностей Парижа. Русский путешественник сообщил о его приятной физиономии, глазах, полных огня и ума, складной речи и вежливости, и, как сказал бы Н. В. Гоголь, «мимо, читатель, мимо!». Но нам-то, читателям письма Василия Львовича, конечно, хотелось бы узнать больше о его визите в Сен-Клу. И мы можем это сделать.
В восемнадцатом номере «Вестника Европы» за 1803 год было напечатано взятое из немецкого журнала и переведенное Н. М. Карамзиным «Письмо из Парижа». Это рассказ немецкого путешественника о приеме в Сен-Клу. Благодаря этому рассказу мы узнаем множество небезынтересных подробностей, начиная с дороги в Сен-Клу в третьем часу дня и кончая разъездом гостей и их возвращением в Париж не ранее семи часов вечера. И Василий Львович ехал в Сен-Клу по берегу Сены, мимо Елисейских Полей, Пасси и Булонского леса. Попав за ограду замка, и он увидел, что «двор и сени были наполнены Жандармами и придворными лакеями»[177]. Русский путешественник, как и путешественник немецкий, поднимался по большой мраморной лестнице, ведущей «в круглую прекрасную залу», и, войдя в залу аудиенции, увидел два ряда кресел, «на которые садились иностранные дамы».
«Все были отменно нарядны, а всех более Русския и Польки: в бархатном платье, фиолетоваго, темнозеленаго и лиловаго цвета, с золотым широким шитьем. Одна Польская дама усадила свою накидку бриллиантами. <…> На девице Лористон и на других придворных дамах были кисейныя белыя платья и богатыя Турецкия покрывала: это называется здесь утренним нарядом»[178].
Ожидание выхода первого консула и его супруги заняло два часа, и В. Л. Пушкин и другие гости «в сие время успели осмотреть картинную галерею и другие богато убранныя комнаты»[179].
«В пятом часу все возвратились в залу аудиенции. Дамы стали перед креслами, а мужчины позади — и Бонапарте вошел, один, в каком-то странном мундире, зеленом с красным воротником, в белом камзоле, черном нижнем платье, белых чулках, с маленькою треугольною шляпою и драгунскою саблею. Он тотчас начал говорить с первою дамою; сказал ей то же, что после и всем другим: несколько слов о климате их отечества, о путешествии до Парижа, о тамошнем их пребывании — смотрел весело, ласково и приятно улыбался»[180].