«Мы видим здесь, – отмечает, толкуя процитированный им гностический трактат Василий Налимов, – мрачное и, пожалуй, даже несколько циничное описание природы души, соответствующее негативному отношению гностиков к жизни на Земле. Тексты гностиков обычно нарочито неясны – они по самому своему замыслу должны нести скрытый смысл, нуждающийся в творческой интерпретации. Однако сказанное выше о душе нам представляется достаточно прозрачным: падшая душа – приемник смыслов; смыслы приходят в нее извне – как обман, как соблазн, как насилие, хотя она сама ищет их; обновляясь, душа очищается от смыслов, получает крещение и возвращается к своему изначальному состоянию. Итак, мы видим, что и у истоков христианства было сопротивление как смыслам, так и спонтанности их появления».
Чуть ниже (там же), Налимов пишет о гностической экзегезе природы зла. Прежде, чем процитировать его мысль, отметим, что понятия «Демиург» и «Протоархонт Иалдабаоф» в гностических текстах – это всѐ же разные понятия, и слово «Демиург» не имеет в аутентичных текстах гностиков негативной коннотации (а имеет таковую лишь у ересеологов, очевидно, не понимавших, что слово «Демиург» используется гностиками редко и в сугубо платоновском контексте).
«Отметим, – пишет далее Налимов, – что по представлениям гностического христианства наш Мир был сотворен не Богом, а отчужденным от него Демиургом. Отголоском этого представления оказался миф о восставшем ангеле Люцифере. Это все попытки понять природу зла. Активности, порождающей неизбежно зло, противопоставлялось успокоение, смирение, отшельничество. Здесь все перекликается с буддийской мыслью, открывающей путь преодоления страдания»13.
Рассматривая в «Канатоходце» гностический бэкграунд российских мистиков-анархистов периода заката НЭПа, Налимов проявляет и известную осторожность как в своей оценке якобы строго гностического происхождения инициатических «легенд» мистиков-анархистов, так и в том, что он не берет на себя смелость дать «окончательное и бесповоротное» определение гностицизма, которое совершенно не совпадает у разных исследователей гностической проблематики. Налимов говорит лишь о «самом широком понимании» этого термина. Он пишет:
«Существенным является и вопрос о том, в какой степени легенды отвечают сохранившимся материалам христианского гностицизма… Думается, что общая настроенность легенд отвечают гностическому мышлению, но, наверное, не более того, хотя бы уже в силу сказанного выше о возможном изменении легенд во времени…
Трудность в ответе на поставленный вопрос состоит еще и в том, что нелегко отчетливо сформулировать представление о сущности гностицизма. В самом широком понимании он представляет собой христианизацию и в то же время эллинизацию всего многообразия средиземноморских культур». (Курсив в первом предложении наш.)
В примечании Налимов добавляет:
«Эллинизация, поскольку у гностиков грех – не непослушание (падение Адама), а незнание самого себя»14.
Эта мысль развивается Налимовым применительно к ХХ веку и к России в частности в главе «Противостояние государственной власти и Православию»:
«Несмотря на всю широту гностического учения, противостояния, и притом иногда суровые, всѐ же возникали и в далеком прошлом, и в близкие нам дни. Одним из них оказалось противостояние Православию, исторически сложившемуся еще в Византии. Последующее описание этого противостояния может пролить больший свет на природу гностического христианства, чем попытки описать его по многочисленным первоисточникам. Если хотите, такой подход можно назвать апофатическим – он раскрывает природу гностицизма с позиций того, чем он не является. Естественно, что эта проблема будет раскрываться, главным образом, через различие в прочтении канонических текстов»15.
И здесь автор, что очень для нас особенно важно на современном, начала XXI века, этапе собственно российской истории, который сам Налимов уже не застал, обрисовывает четыре важных аспекта, или принципа, противостояния гностического христианства более поздней христианской ортодоксии. Это принцип делания, принцип противостояния первоисточников, принцип отношения к власти и, наконец, выход за пределы первоисточников.