«(1) Принцип делания. Гностическое христианство традиционно принимает принцип ДЕЛАНИЯ как стремление к справедливости, естественно, к социальной справедливости. Это следует и из прочтения канонических Евангелий. Вспомним хотя бы притчу о смоковнице, не давшей плода… Православие же ограничивается только молитвой – Молитвой за всех. Но достаточно ли этого?»
Такой риторический вопрос задает автор и сам же ниже отвечает на него, впрочем, прибегая, на мой взгляд, к спорным утверждениям, из которых можно сделать вывод об абсолютной инородности внутрироссийского православия ХХ века современной ему новой, советской ментальности (хотя сама история РПЦ, начиная, как минимум, с сентября 1943 года, когда ее де-факто возглавил сталинский полковник НКГБ Георгий Карпов, ставит под сомнение эти аргументы В.В. Налимова). Спорна также, на мой взгляд, мысль автора о том, что гностики-анархисты, как и левые эсеры, по сути, поступили правильно, фактически признав большевистский Октябрьский переворот 1917 г. и войдя в состав еще самого первого советского ВЦИК (что не помешало большевикам в течение последующих 20 лет, с лета 1918 по осень 1938 года, тотально ликвидировать их «как класс», что вряд ли можно считать неожиданностью). Итак, Налимов пишет:
«Православие же ограничивается только молитвой – Молитвой за всех. Но достаточно ли этого? В отличие от Православия, гностическое христианство в трагические дни революционного конфликта попыталось включиться в борьбу, объявив о новом движении – мистическом анархизме. Представители этого направления, не побоявшись запятнать свое имя (курсив мой – А.М.), вошли во ВЦИК. Но почему никто их иерархов Православия не признал революцию совершившимся фактом и не вошел во ВЦИК (хотя бы в роли наблюдателя) для смягчения террора?»
Но противостояние гностицизма и ортодоксии, конечно, это не только и не столько социальное, сколько метафизическое противостояние. Так, чуть ниже Налимов отмечает:
«(2) Противостояние первоисточников. Великое учение Христа, по существу, вневременное (т.е. инвариантное ко множеству культур) дается нам в церкви через призму одной – древней культуры. Это придает учению отпечаток глубокой архаики, отчуждающей от христианства многих интеллектуалов. Отчуждению способствует и то обстоятельство, что между Ветхим Заветом и Евангелием часто проявляются противостояния. Гностицизм еще во время своего возникновения пытался выйти за пределы национальной ограниченности, отказываясь от Ветхого Завета как от примитивного (в мировоззренческом плане) толкования истории одного народа. В гностическом преломлении христианское учение приобрело в значительной степени космополитический характер».
«Гностики не принимали Ветхий Завет и скептически относились к Новому Завету», – напоминает далее Налимов, имея в виду, очевидно, относительно поздних гностиков, поскольку во 2 веке ни о каком Новом Завете еще и речи быть не могло, ибо ортодоксальный канон священных текстов только начинал формироваться, а лежащие в его основе трактаты (вроде т.н. «Маркионова Евангелия», послужившего прообразом «Луки») только начали фальсифицироваться зарождающейся Церковью, чтобы позднее быть включенными в Новый Завет.
«Причиной [этого неприятия] было существенное расхождение в исходных позициях. Бог у гностиков был отчужден от судеб этого мира. С ним связывались такие эпитеты, как неразрушимый, существующий без имени, невыразимый, сверхнебесный, незыблемый, непознаваемый, несуществующий. Утверждалось, что Спаситель, неся свою миссию, существует с изначальных времен в разных проявлениях… Человек только странник в мирах; земля одно из его убежищ. Особое – метафизическое – значение придавалось знанию как пути духовного подъема. Удивителен язык гностицизма. Для него характерна символическая форма выражения мысли с помощью аллегорий, мифов или легенд, а иногда и поэтическая, содержащая философские образы. Особенностью языка гностицизма является создание новых метафор. Берутся слова обыденного языка – такие как Молчание, Ум, Пучина, Заблуждение, и им без дополнительных разъяснений придается иной, совсем особый смысл. Как всѐ это отлично от того, что мы считаем Христианством!»
Стоит отметить, что в России так и не сложилась традиция (нео)гностической экзегезы Нового Завета, однако это не значит, что сама тема критики новозаветной традиции не поднималась в этой стране вовсе. По всей видимости, именно в среде мистиков-анархистов присутствовали отдельные элементы такой критики, о которой Налимов пишет в общих чертах следующее: