Обращение к верхам советской системы означало, что «рядовой необученный» Шульгин отверг предписываемый ему вариант соглашательского поведения. За этим должен был последовать его полный отказ от сотрудничества.
Зная ход бюрократической машины, можно утверждать, что письмо Шульгина обсуждалось на всех уровнях, включая и Бобкова как куратора проекта. Не исключено, что даже Хрущев был поставлен в известность. Поскольку фильм должен был символизировать либерализм хрущевского правления и бесспорные достижения советской власти, было решено пойти навстречу Шульгину. Разумеется, без него никакого фильма не могло бы получиться.
Договор с ним дирекция киностудии смогла заключить только в самом конце октября 1963 года. Василий Витальевич за время съемок получал немыслимо высокую для бедняка оплату — 450 рублей в месяц, кроме того, киностудия брала на себя его транспортные расходы и проживание в гостинице «Европейская». Весь гонорар Василия Витальевича составил 4405 рублей, что по тем временам было очень значительной суммой. Но длительное упорствование в подписании столь выгодного договора показывает, что деньги для него не играли особой роли.
В конце концов, согласованный подход режиссера и Шульгина прочитывается и в воспоминаниях Эрмлера: «Было бы неверным думать, что Василий Витальевич Шульгин перечеркнул все свое прошлое и принял все новое. Нет, конечно. Но ход истории, могучая сила нашей Родины, ее всемирный авторитет заставили Шульгина многое переосмыслить и переоценить»[542].
Учитывая сопротивление Шульгина, Эрмлер и Владимиров стали идеологически перегружать «ход истории», делая Историка резонером, что при столкновении с подлинной исторической личностью было обречено на поражение.
В другом письме жене Шульгин писал: «Дело по разным причинам зашло так далеко, что отказаться совсем от фильма мне до крайности трудно, просто невозможно. Не только потому, что фильм „заведен“, все люди, с ним связанные, уже получают „зарплату“, словом, государственная машина заработала со всеми последствиями. В случае отказа от фильма мне придется, по-видимому, ехать в Москву, добиться приема „на самом высоком уровне“ и на четыре глаза объяснить, что мне приходится отступиться от начатого дела, которому сочувствую, по „семейным обстоятельствам“. Все это адски трудно, как Ты сама понимаешь. Но все же это не главное. Главная причина вот в чем. Я не люблю громких слов. Поэтому я очень редко распространялся о том, что во мне долгие годы глубоко сидело. Судьба захотела, чтобы я как бы приложил руку к крушению Империи, которую я ценил и любил. И на мне остался долг объяснить, как все было. Это я сделал в книге „Дни“, которую Ты писала под мою диктовку. Но книга „Дни“ утонула в событиях и сейчас недоступна для миллионов людей, которые наверно ее проглотили бы. Вместо книги Судьба указывает мне фильм. Но, как Ты знаешь, я мог принять фильм только в том случае, если фильмовые „Дни“ присоединяют к составу книжных „Дней“ надгробное слово об Екатеринбурге. Против всякого ожидания это условие принято. До сего дня оно честно выполняется. Если не будет выполняться в дальнейшем, я отступлюсь от фильма. Никаких признаков этого я пока не вижу, но, если увижу, порву, чего бы мне этого ни стоило…»[543]
Итак, на промежуточном этапе победил Шульгин. Но что будет в финале этой истории? Неужели либерализм дошел до крайнего предела и будет дозволено высказаться о трагической судьбе императора, отрекшегося от власти для сохранения мира в стране и безжалостно убитого вместе с женой и детьми?
По убеждению Василия Витальевича, главным в фильме должны были стать отречение и не афишируемое его, Шульгина, покаяние. В приватных разговорах он говорил, что многое простил советской власти, но этого убийства простить не может.
Шульгин надеялся на откровенный разговор со зрителями. Не позволили. Нет, он не проиграл, он достиг другого результата — раскрылась его личность, личность русского имперского человека, который сильно отличался от человека советского.
Здесь надо сказать об одном эпизоде, в котором отразилось огромное психологическое напряжение Василия Витальевича. В 1961 году по предложению Бобкова Шульгина пригласили в качестве гостя на XXII съезд партии, который проходил под знаком продолжения хрущевской десталинизации: экономика переживала кризис, требовалось отвлечь внимание населения от критики властей. Именно тогда было принято решение вынести тело Сталина из мавзолея.
543
ГА РФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 493. Л. 26–32. (Письмо В. В. Шульгина М. Д. Шульгиной. Ноябрь 1963 года.)