Вместе с дивизией Сталина на шауляйском аэродроме стоял полк торпедоносцев. Высокие темпы наступления вызвали в те дни ряд трудностей со снабжением частей боеприпасами, горючим, продовольствием. База морской авиации находилась вообще далеко — в Ленинграде, так что комдив Сталин, чем мог, помогал товарищам по оружию.
Но вот 16 августа два полка пехоты и около 80 танков противника из района Кельмы, два полка и до 200 танков из района Куршенай перешли в наступление на Шауляй. К исходу 17 августа они уже начали обстрел аэродрома. Торпедоносцы и истребители вынужденно взлетали: танки, казалось, вот-вот разворотят всю боевую технику. До конца на аэродроме оставались только два командира — 1-го гвардейского минно-торпедного авиаполка КБФ подполковник И. Борзов и комдив В. Сталин.
«Когда танки гитлеровцев вышли уже на окраину летного поля и открыли по нам огонь, на «Бостоне» младшего лейтенанта Муравьева лопнуло колесо и самолет замер на взлете, — вспоминал тот случай пилот торпедоносца Алексей Скрябин. — Я тогда предложил Муравьеву пробить из пистолета другое колесо и взлетать на ободах. Все лучше, чем оказаться под гусеницами немецких танков. Пилот согласился, сбросил на землю торпеду, и тут, глядим, бежит комдив истребителей. На ходу спрашивает, в чем дело? А сам уже все понял, прикинул ситуацию и командует: «Скорей к Борзову!» Иван Иванович взял экипаж на борт — мы взлетели. А последним аэродром оставил Василий Иосифович. Он взлетел за нами на своем истребителе. Ох, и бесстрашный был!..»
Высокую оценку тогда за помощь в ликвидации прибалтийской группировки противника истребители 3-й гвардейской авиадивизии получили от командования механизированного корпуса, с которым они взаимодействовали. «Нужно особо отметить, — докладывал командир мехкорпуса генерал-лейтенант Обухов, — бомбардировку переправ на реке Западная Двина истребителями дивизии полковника Сталина».
Благодарность летчикам 3-й гвардейской за боевые действия в районе окруженной немецкой группировки восточнее Минска выразил и командир 1-й Смоленской истребительной противотанковой артиллерийской бригады РГК полковник Пилипенко. «Командир 3-й ИАД полковник Сталин, — отмечал он, — находясь на наблюдательном пункте, добился прекрасных результатов взаимодействия с артиллерией по уничтожению немецких войск… Благодарность ему от личного состава бригады за хорошую слаженность и смелость летчиков-гвардейцев и умелое руководство ими в бою!»
1944-й уходил в историю. За год дивизия полковника Сталина провела 19 перебазирований, оставив за собой свыше 2000 километров освобожденной от захватчиков нашей земли. Летчики-истребители 3-й гвардейской совершили за этот период 7536 боевых вылетов, 263 воздушных боя, в которых сбили 364 самолета противника.
Обо всем этом я узнал значительно позже — когда переворотил тонну архивных бумаг. А в начале пути все еще стоял 19-летний летчик Володя, о котором я все-таки написал повесть. Однополчане его помогали мне, как могли, и в тех встречах, разговорах о былом никто даже слова плохого не сказал о Василии Сталине, их командире, осужденным неправедным судом и оклеветанным лживой хрущевской пропагандой. На аэродромах все хорошо знали сына Сталина, он был равнодушен к чинопочитанию и доступен любому. Не случайно пилоты между собой называли его просто Вася. И то сказать, ни генеральские лампасы, ни ордена, ни высокие должности не меняли строя его души — Василий Сталин, прежде всего, оставался летчиком. За это его и любили.
Помните, Александр Иванович Куприн писал о первых русских летунах: «Постоянный риск, ежедневная возможность разбиться, искалечиться, умереть, любимый и опасный труд на свежем воздухе, вечная напряженность внимания, недоступные большинству людей ощущения страшной высоты, глубины и упоительной легкости дыхания, собственная невесомость и чудовищная быстрота — все это как бы выжигает, вытравливает из души настоящего летчика обычные низменные чувства — зависть, скупость, трусость, мелочность, сварливость, хвастовство, ложь — и в ней остается чистое золото»…
Чуточку бесшабашный в обычных полетах, дерзкий, отчаянный в воздушных боях, Василий Сталин жил без страха за будущее, без спасительного благоразумия и, когда мастеровые Лубянки, силясь обвинить его во всех смертных грехах, тянули на расстрельную статью, он соглашался с ними и подписывал всякую чертовщину! Но однажды восстал.