— Никак нет-с, — ответил он и поглядел на капитана.
Этот взгляд значил: "не думаю, чтобы твой приятель ст/оил моего знакомства".
— Я — Теркин!
Перновский промолчал и стал прихлебывать чай. Он узнал ученика, позволившего себе дерзость при всем классе, но не хотел в этом сознаваться.
— Запамятовали? — спросил капитан и засмеялся, откинув голову. — Будто?.. Сколько это лет было тому, Василий Иваныч?
— Да лет больше десяти!
— Ну и что же? — выговорил наконец Перновский и опять отер лысину платком.
— Ничего!.. Весьма рад был встрече с моим преподавателем, — сказал Теркин.
Лицо педагога пошло пятнами.
XIX
Купцы с офицером поднялись на палубу. В каюте остались только двое приятелей и Перновский.
Теркин уже придвинулся к своему бывшему учителю, глядел ему прямо в глаза и говорил с расстановкой:
— Вы что же это, Фрументий Лукич, как словно меня и признать не хотите? Ведь то, чт/о случилось в гимназии с лишком десять лет назад, быльем поросло.
Мало ли что случается в жизни!.. Нельзя же так долго серчать…
И он взглядом, брошенным на капитана, передал ему педагога. стр.75
— Господин статский советник и на меня, кажется, в большой претензии? — заговорил Кузьмичев. — Сердце у него неотходчиво. А вы, Василий Иваныч, рассудите: ежели бы каждый пассажир, хотя бы и в чинах, начал распоряжаться за капитана, мы бы вместо фарватера-то скрозь бы побежали, ха-ха!
Раскатистый смех Кузьмичева всколыхнул его широкую грудь. Теркин улыбнулся только глазами и повернул голову опять к Перновскому.
— Нешто это не судьба, Фрументий Лукич, что мы с вами вдруг через десять лет с лишним — и на одном суденышке? Куда изволите следовать? К месту служения своего?
— До Саратова едет их высокородие, — смешливо заметил капитан.
Лицо Перновского становилось совсем красным, влажное от чая и душевного волнения. Глаза бегали с одной стороны на другую; чуть заметные брови он то подымал, то сдвигал на переносице. Злобность всплыла в нем и держала его точно в тисках, вместе с предчувствием скандала. Он видел, что попался в руки "теплых ребят", что они неспроста обсели его и повели разговор в таком тоне.
Окрик капитана, доставшийся ему два дня перед тем, угроза высадить "за буйство", все еще колом стояли у него в груди, и он боялся, как бы ему не выйти из себя, не нарваться на серьезную неприятность. Капитан способен был высадить его на берег, а потом поди судись с ним!
Будь в каюте другие пассажиры, он дал бы им сейчас отпор, какого они заслуживали; кроме лакея, в буфете никого не оставалось, а сумерки все сгущались и помогали обоим "наглецам", — так он уже называл их про себя, — продолжать свое вышучиванье.
Взглядом своих веселых и умных глазок капитан опять передал педагога Теркину.
— И где же вы изволите теперь начальствовать, Фрументий Лукич?
Слова были отменно вежливы, но тон показывал, куда пробирается тот "мужицкий приемыш", который нанес ему когда-то оскорбление.
— А вы, господин Теркин, куда изволите ехать и в каком звании состоите?
— Я вам за Василия Иваныча отвечу, — подхватил Кузьмичев. — Он в наше товарищество пайщиков стр.76 поступает. Собственный пароходик у него будет, «Батрак», вдвое почище да и побольше вот этой посудины. Видите, ваш ученик времени не терял, даром что он из крестьянских детей.
— На здоровье!.. — выговорил Перновский.
Ему страстно захотелось кинуть «наглецу» что-нибудь позорящее. Он слыхал о притворном умопомешательстве
Теркина, но не знал про то, что его высекли в селе.
И в ту же самую минуту Теркина схватила за сердце боязнь, как бы «аспид» не прошелся насчет этого. У него достанет злобы, да и всякий бы на его месте воспользовался таким фактом, чтобы дать отпор и заставить прекратить приставанье, затеянное, как он мог предполагать, не кем иным, как Теркиным.
Но страх его сейчас же отлетел. Вид Перновского, звук голоса, вся посадка разжигали его. Пускай тот намекнет на розги. Это ему развяжет руки. Выпей он стакан-другой вина — и он сам бы рассказал и при Кузьмичеве, через что прошел он в селе Кладенце.
— Господин Перновский, — начал Кузьмичев и дотронулся до плеча педагога. — Встречу вашу с Василием
Ивановичем надо спрыснуть… Илья, — крикнул он к оконцу буфета, — подай живее бутылку игристого, донского! Полынкового, от Чеботарева!
— Сию минуту! — откликнулся лакей высоким тенорком.
— Позвольте мне… Я хочу на палубу!
Перновский привстал и отстранил ладонь Кузьмичева.