Как она жила до сих пор, мать знала, по крайней мере знала то, как она живет с мужем, "каков он есть человек", видела, что сердце дочери не нашло в таком муже ничего, кроме сухости, чванства, бездушных повадок картежника. стр.84
Про их встречи с Теркиным она как будто догадывалась.
Серафима рассказала ей про их первую встречу в саду, не все, конечно. С тех пор она нет-нет да и почувствует на себе взгляд матери, взгляд этих небольших серых впалых и проницательных глаз, и сейчас должна взять себя в руки, чтобы не проговориться о переписке, о тайных свиданиях.
Но все это было только начало. А теперь? Как она взглянет прямо в лицо матери?.. Ведь у нее любовник…
"Любовник!" — произнесла Серафима про себя и стала холодеть. Вдруг как она не выдержит?.. Нет, теперь, до смерти отца — ни под каким видом!..
Ее нервно вздрагивающая рука в длинной перчатке взялась за скобку.
Дверь была одностворчатая, обитая зеленой, местами облупившейся, клеенкой.
Она оказалась запертой изнутри. Это удивило Серафиму.
Она заглянула в окно передней, выходившее на галерейку. В передней никого не было.
Родители ее держали прежде, кроме стряпухи, дворника, кучера, еще работницу и чистую горничную. Теперь у них только две женщины. Лошадей они давно перевели.
Она постучала в окно раз-другой.
Отперли ей не сразу.
— Ах! барышня!
Так Аксинья, пожилая женщина в головке и кацавейке, до сих пор зовет ее.
— Что это?.. Почему вы заперлись? — торопливо и вполголоса спросила Серафима.
— Извините, барышня, — Аксинья говорила так же тихо, — боялась я… Потому ночь целую не спамши… Ефим Галактионыч мучились шибко. Я и прикурнула.
— А теперь как папенька?
— К вечерням им полегче стало, забылись… Доктор два раза был.
— Мамаша почивает?
— Уж не могу вам сказать… Сама-то я спала… Вряд ли почивают. Они завсегда на ногах.
— Если мамаша отдыхает, не буди ее… Я посижу в гостиной… Пойди, узнай.
Она нарочно услала Аксинью в дальнюю комнату, где мать ее спала с тех пор, как она стала себя помнить, чтобы ей самой не входить прямо к Матрене стр.85
Ниловне. В гостиной она больше овладеет собою. Ее внезапное волнение тем временем пройдет.
Аксинья отворила ей дверь в большую низковатую комнату с тремя окнами. Свет сквозь полосатые шторы ровно обливал ее. Воздух стоял в ней спертый. Окна боялись отпирать. Хорошая рядская мебель в чехлах занимала две стены в жесткой симметрии: диван, стол, два кресла. В простенках узкие бронзовые зеркала.
На стенах олеографии в рамах. Чистота отзывалась раскольничьим домом. Крашеный пол так и блестел. По нем от одной двери к другой шли белые половики. На окнах цветы и бутыли с красным уксусом.
Как только Аксинья скрылась за дверью во внутренние комнаты, Серафима пододвинулась к одному из зеркал, потянула вуалетку, чтобы ее лицо ушло под тюль до рта, и вглядывалась в свои глаза и щеки — не могут ли они ее выдать?
XXII
Мать подошла к ней так тихо, что она встрепенулась, когда та окликнула ее:
— Здравствуй, Симочка!
Серафима перелистывала нумера старой «Нивы», лежавшие на столе около лампы еще с той поры, когда она ходила в гимназию.
— Ах, маменька! Здравствуйте!
Они поцеловались три раза, как всегда, по-купечески.
Небольшого роста, широкая в плечах, моложавого выразительного лица, Матрена Ниловна ходила в платке, по старому обычаю. На этот раз платок был легкий крепоновый, темно-лиловый, повязанный распущенными концами вниз по плечам и заколотый аккуратно булавками у самого подбородка. Под платком виднелась темная кацавейка, ее неизменное одеяние, и такая же темная шерстяная юбка, короткая, так что видны были замшевые туфли и чистые шерстяные чулки домашнего вязанья.
Матрена Ниловна не передала дочери своей наружности.
Волос из-под надвинутого на лоб платка не было видно, но они у нее оставались по-прежнему русые, цвета орехового дерева, густые, гладкие и без стр.86 седины. Брови, такого же цвета, двумя густыми кистями лежали над выпуклостями глазных орбит. Проницательные и впалые глаза, серые, тенистые, с крапинками на зрачках, особенно молодили ее. В крупном свежем рту сохранились зубы, твердые и белые, подбородок слегка двоился.