— На сколько же?
— На очень значительную сумму. На очень!..
— Совестно выговорить небось?
Такого тона Север Львович еще не слыхал от жены.
В другое время он остановил бы ее одним каким-нибудь движением перекошенного рта, а тут он только выкинул монокль из орбиты глаза и быстро присел на кушетку, так быстро, что она должна была подвинуться.
— Серафима, ты понимаешь… теперь для меня, в такую минуту… на днях должна прийти бумага о моем назначении…
— И вы еще больше спустили?
Сквозь свои пушистые ресницы, с веками, немного покрасневшими от сна, она продолжала разглядывать мужа. Неужели эта дрянь могла командовать ею и она по доброй воле подчинилась его фанаберии и допустила себя обобрать до нитки?.. Ей это казалось просто невозможным. И вся-то его фигура и актерское одутлое лицо так мизерны, смешны. Просто взять его за плечи и вытолкнуть на улицу — б/ольшего он не заслуживал. Никаких уколов совести не чувствовала она перед ним, даже не вспомнила ни на одно мгновение, что она — неверная жена, что этот человек вправе требовать от нее супружеской верности.
Он провел белой барской ладонью по своей лысеющей голове и почесал затылок. стр.101
— Словом… мой друг… это экстраординарный проигрыш. Я мог бы, как… представитель, ты понимаешь… судебной власти… арестовать этого негодяя. Но нужны доказательства…
— Не дурно было бы! — перебила она. — Сам же играл до петухов у шулера и сам же арестовать его явился… Ха-ха!
Такого смеха жены Рудич еще никогда не слыхивал.
— Ты пойми, — он взял ее за руки и примостился к ней ближе, — ты должна войти в мое положение…
— Да сколько спустили-то?
— Сколько, сколько!..
— Тысячу или больше?
— Тысячу!.. Как бы не так! Подымай выше!..
Он сам соскочил с своего обычного тона.
— Ну, и что ж?
Этот возглас Серафимы заставил его взять ее за талию, прилечь головой к ее плечу и прошептать:
— Спаси меня!.. Серафима! Спаси меня!.. Попроси у твоего отца. Подействуй на мать. Ты это сделаешь. Ты это сделаешь!..
Его губы потянулись к ней.
— Никогда!.. — выговорила резко и твердо Серафима и оттолкнула его обеими руками.
— Ты с ума сошла!
Он чуть было не упал.
— Отправляйтесь спать!
И когда он опять протянул к ней обе руки со слащавой гримасой брезгливого рта, она отдалила его коленями и одним движением поднялась.
У дверей столовой она обернулась, стала во весь рост и властно прокричала:
— Не смейте ко мне показываться в спальню! Слышите!.. Ни спасать вас, ни жить с вами не желаю! И стращать меня не извольте. Хоть сейчас пулю в лоб… на здоровье! Но ко мне ни ногой! Слышите!
Она пробежала через столовую в спальню, захлопнула дверь и звонко повернула ключ.
И когда она от стремительности почти упала на край своей кровати, то ей показалось, что она дала окрик прислуге или какому-нибудь провинившемуся мальчишке, которого запрут в темную и высекут… стр.102
XXVI
Теркин шел по тропе мимо земляных подвалов, где хранился керосин, к конторе, стоявшей подальше, у самой
"балки", на спуске к берегу.
Солнце пекло.
Он был весь одет в парусину; впереди его шагал молодой сухощавый брюнет в светлой ластиковой блузе, шелковом картузе и больших сапогах; это и был главный техник на химическом заводе Усатина, того «благоприятеля», у которого Теркин надеялся сделать заем.
Сегодня утром он не застал его в усадьбе. Усатин уехал в город за двадцать верст, и его ждали к обеду. Он должен был вернуться прямо в контору.
Туда они и шли с Дубенским, — так звали техника с завода из-за Волги. Тот также приехал по делу. И у него была "большая спешка" видеть Арсения Кирилыча.
Усатин наезжал один в эту приволжскую усадьбу, где когда-то сосредоточил торг керосином. Семейство его проживало с конца зимы где-то за границей.
Теркина принял нарядчик. Он еще помнит его с того времени, когда сам служил у Арсения Кирилыча; его звали Верстаков: ловкий, немножко вороватый малый, употреблявшийся больше для разъездов, уже пожилой.
Верстаков ему обрадовался и повел его сейчас же наверх, где помещаются комнаты для гостей.
— Надолго к нам, Василий Иваныч? — спросил он его тоном дворового.
Прежде он держался с ним почти как равный с равным.
На его вопросы о хозяине, его делах, новых предприятиях и планах Верстаков отвечал отрывочно, с особенным поворотом головы в сторону, видимо с умышленной сдержанностью.
Но Теркин не хотел допытываться; только у него что-то внутри защемило. Как будто в уклончивых ответах Верстакова он почуял, что Усатин не может быть настолько при деньгах, чтобы дать ему двадцать тысяч, хотя бы и под залог его «Батрака», а крайний срок взноса много через десять дней, да и то еще с «недохваткой». Остальное ему поверят под вексель до будущей навигации. стр.103