Сколько бы детей не прошло через руки ягини, скольких она не выпекала в печи, потчуя травами и окуривая терпким дымом, скольким она не вливала в рот горькие настойки, она всех любила одинаково. Но ее, самую маленькую и самую слабую, чуточку больше.
«Однажды ты вырастешь и займешь мое место. Себе оставлю!», – слышала она голос, пока костяной гребень расчесывал ее светлые, почти белые волосы, а ласковый шепот приговаривал, чтобы коса росла до пояса, а потом до пят.
Но не сложилось. Утонуло перышко, оставив людей лицом к лицу к неизведанной опасностью, которая сумела погубить предыдущую василису. И ей пришлось идти на ее место, отрывая от сердца и ясные поляны, и дремучие леса. Отдирать что есть мочи полюбившуюся серую мрачную избушку на столбах, чья крыша поросла мхом. Вынимать из сердца, словно нож, два исписанных древними символами столба между которыми клубился туман. И все это оставляло в душе рану.
Она вспомнила так же мимолетно, как перед самым ее уходом ночью, ягиня спускалась вниз. И стоя между двумя столбами, там, где клубился серый туман, что-то спрашивала.
Лишь мельком ей удалось увидеть едва проступающий облик девушки, вышедшей ей навстречу из тумана. Ягиня спрашивала, но девушка молчала, опустив голову. Покорно и безропотно, словно ужасно провинилась.
– Как ты могла, дитятко мое! – сокрушалась ягиня.
Но девушка из тумана не проронила ни слова.
– Так ты мне скажешь, что это было! – послышался скрипучий голос ягини.
В дымном мареве трав, окуривающих ее и избушку, она сама казалась не человеком, а порождением нави.
Но девушка молчала, зажимая на груди страшную рану. Она так же молча удалилась в туман, не проронив ни слова.
Все это промелькнуло в один миг, который показался вечностью. Затаившееся над василисой чудовище было так близко, что она чувствовала его дыхание.
И тут вместо оскаленной пасти, раздирающей плоть, холодных рук, крепко сдавливающих хрупкую шею, острых когтей, способных вырвать сердце из груди, она почувствовала легкое прикосновение губ к ее губам.
Прохладные губы ласково косались ее кожи, словно боясь разбудить. А потом раздвинули ее пересохшие губы таким жаром, словно пытаясь вынуть из нее душу.
Замерев в поцелуе, от которого кровь прилила к щекам, нечисть простонала.
Внутри все вздрогнуло, зашевелилось, повинуясь какой-то неведомой силе. Словно цепи, василиса разрывала морок, окутавший ее и… проснулась.
Она открыла глаза, видя, что за окном уже проблескивает рассвет, заглядывая в чистую горницу. На фоне рассветного неба на прялке дремал филин, нахохлившись, словно обиженный воробей.
Все вокруг было тихим, мирным и спокойным.
– Это сон, – прошептала василиса, а ее бледные щеки покрылись стыдливым румянцем.
– Что?! –проснулся и переполошился филин, открывая глаза и вертя головой. – Что?
– В комнате кто-то был, – прошептала василиса, опасливо потянувшись к посоху. – Навьи…
– Пфе… – фыркнул филин, отвернувшись. – Если бы был, то я бы почувствовал!
– Но ведь меня кто-то… – василиса внезапно запнулась, чувствуя, как стыдливый румянец заливает ее бледные щеки.
– Съел? – спросил филин, зыркая одним глазом. – Ногу отгрыз? Руку отжевал?
– Н-н-нет, – замялась василиса, чувствуя себя неловко.
– Видать приснилось чего! – вздохнул филин. – Ей приснилось, а мне, значит, спать не дают! Во дела!
– Меня поцеловали, – созналась василиса, касаясь своих губ руками. И ей почему-то было ужасно стыдно. Наверное, от того, что ей это… понравилось! Она бы никогда в таком не призналась, поэтому прятала румянец в темноте.
– Дожили! Мужики снятся! Эх! Значит, пока мне мышь снилась, тебе мужик какой-то снился? Да? – ревниво спросил филин, зыркая на нее светящимся глазом.
– Тут точно никого не было? – спросила василиса. Она уже не понимала, сон это был или явь…
– Да нет, пока ты спишь, тут и русалки хоровод водят, и чудеса, и леший бродит … – прыснул филин. – А потом с криком: «Твою мать! Проснулась!», они все разбегаются по разным углам. Спи, давай!
Остаток утра прошел тревожно. Стоило только чему-то зашуршать, как василиса тут же открывала глаза и дергалась. Проснулась она, когда за окном шумели ярмарки, и вовсю светило солнце.
– Надобно князю про зверя сказать, – вздохнула василиса. – И про купца. Ответ держать надо, а то подумает, что мы в бирюльки играем!
– О, а я бы сыграл! – усмехнулся филин, зевая и тряся головой. – Ненавижу раннее утро! Ну еще бы! Я же сова?