— Возможно, мой вопрос покажется тебе странным, но как меня зовут?
Девушка грохнулась на колени и испуганно запричитала:
— Никому не дозволено знать имени матери богов, моя госпожа.
— А у меня дети есть? — я, похоже, очень много забыла.
— Да, ваши божественные, возрождённые сыновья, день и ночь нашего мира, возлюбленные одной жены.
— А, где их отец?
— У ваших божественных сыновей нет отца. Их духи приняли вашу кровь и возродились.
— Он умер что ли? Или его реально не было? И как это мои дети возродились? — я всё больше даже не удивлялась, а кажется выпадала из понимания нашего разговора.
— Они умерли на заре времени и возродились с вашей помощью. И лишь благодаря вашей связи живут и растут.
— Капец-армагидец. Я могу их увидеть? — может я детей увижу, и что-нибудь в голове прояснится.
— Да, госпожа. Но вам нужно будет одеться.
Я всё ещё была закутана в простыню, в которую меня завернули после обёртываний.
— М-да. Надо. — и мы отправились в маленькую комнату, которая пряталась за потайной дверью с необследованной мною стороны кровати.
А ещё нужно как-то вспомнить всё. А то с каждым ответом список вопросов возрастает.
Девушка помогла мне закутаться в двухслойное черно-белое сари, которое закреплялось всего двумя верёвочками на плече, но на удивление крепко держалось, и даже при быстрой ходьбе не спешило сбежать.
Пока мы шли, я ощущала себя в сказочном дворце. Стены цвета топлёного молока, мозаика на полу и потолках, широкие арки, шелковые и газовые занавеси, оттоманки и пуфы, фонтаны для питья и увлажнения воздуха и цветы, цветы… Их запах одурманивал, пьянил и поднимал настроение.
— Мы в детском крыле. — где-то через пятнадцать минут ходьбы, мы оказались в голубых коридорах. — Я дальше не могу идти, слугам запрещено подходить к божественным покоям.
— Кто ухаживает за малышами?
— Жрецы. — она немного замялась с ответом и мне это категорически не понравилось. — Никто кромкой вас и жрецов не имеет права видеть детей.
— Тогда жди меня здесь. Дальше я сама.
А в голове лишь крутилось: "Какие они, мои дети? Почему я не вижу никаких изменений в своём теле, что должны быть у рожавших женщин? Живот в порядке. Растяжек нет. Молока не наблюдается. Это точно мои дети?"
Но больше всего меня пугало то, что я могла дать огромное количество определений всему, что вижу, но не в состоянии ничего вспомнить о себе.
Я шла по голубому коридору, а в ушах практически звенело от оглушающей тишины. Вдруг, я услышала тонкий детский плач. Через несколько секунд к нему присоединился второй голосок. Невыносимый звук. И ты не понимаешь, нужно броситься к источнику плача или рвать когти в обратном направлении? Потому что их крик вбуравливается в мозг, дезориентирует и будит самые древние инстинкты.
Конечно, я не сбежала. Ну не смогла я уйти, зная, что там дети, мои дети. Не могу сказать, что мной двигала любовь, на тот момент я сама не знала, как к ним относиться. Я за себя не могу взять ответственность, потому что ничего не помню, а за двух маленьких детей тем более не возьму. Но я таки заставила себя дойти до двери, за которой раздавались крики. Я открыла дверь. В комнате никого кроме двух кричащих малышей не было. И где эти жрецы? Кто, вообще, детей одних, без присмотра оставляет?
Ни медля больше не секунды, я подошла к ближайшей кровати, в которой надрывался один из малышей.
Вы когда-нибудь видели ангелов? Почему-то мне в голову пришла именно эта мысль. Светлые медовые волосики, как пушок, обрамляли круглое личико, яркие синие глаза, не по-детски мудро смотрели на меня, носик пуговкой, и пухлые губки, которые он сморщивал во время крика. Чистый ангелок. Из одежды на нём были только трусики из намотанной на бедра ткани. Он тянул ко мне свои маленькие ручки и тихонько всхлипывал.
Я взяла его на руки и пошла ко второй кроватке, в которой надрывался братец. Второй малыш был почти полной копией первого, только его короткие волосики были темного-шоколадного цвета, а глазки вобрали в себя всю зелень окружающего мира, и взгляд уже сейчас был лукавым. Чую, все шалости будет начинать он. Малыш даже прекратил плакать, когда я подошла к нему с братцем на руках, но точно так же протянул руки. Пришлось взять и его.
Что делать дальше я не знала.
В комнате помимо кроватей стоял широкий стол с высокими бортами, комод, наверное, в нем хранились детские вещи, и два кресла-качалки.
Мы устроились в одном из кресел. Дети вроде были маленькими, но через пять минут у меня заболели плечи, на которых лежали их головки. И чтобы отвлечь себя я начала тихо петь. Не знаю, откуда пришли слова:
Я от боли своей устала
И тебя от нее спасу.
Я озера своей печали
В потемневших глазах несу.
Расплескались озера эти -
Как сладка и прохладна боль…
Мысль о том, что ты есть на свете,
Согревает меня собой.
Может встреч и разлук не будет,
Только в вечной своей дали
Вновь меня на рассвете будят
В серой дымке глаза твои…
Все ошибки они прощают,
Будто силы дают: живи…
И от горестей защищают
И слезинку сотрут: не реви!
Сколько слов для тебя осталось,
Сколько ласки твоей: приснись…
Окунувшись в мою усталость,
Наболевших висков коснись…
Я тебе бесконечно рада
Молчаливому, — и во сне
Будет каждая ночь отрадой
И великой наградой мне…
Ведь в безоблачный день и в ночной тиши
Я плыву на ладонях твоей души.
Между мной и тобою незримо дрожит паутинка…
Я себе повторяю в который раз,
Что не надо ни слез, ни прощальных фраз,
Лишь в кромешной тиши можно слышать свою половинку…
(Наталья Кучер)
Пока я тихо напевала, малыши уснули. Я осторожно, боясь потревожить их сон, переложила их в кроватки. Темный бесёнок, как я окрестила его про себя, приоткрыл глазки, когда я уложила на прохладную простыню, но в итоге закрыл их и окончательно уснул. Я отыскала в комоде две плотные простынки и укрыла малышей. Мне показалось, что ручки у них немного замерзли.
Тихо прикрыв дверь я вышла из комнаты и стала дожидаться "нянек". У меня жутко чесались руки, узнать насколько крепкие у них зубы, и можно ли их выбить ударом моего кулака.
Наконец в коридоре показались двое в чёрных балахонах с капюшонами, натянутыми так глубоко, что лиц не видно. Нужны мне их лица.
— И где вы шляетесь? Мои дети криком надрываются, лежат голыми и наверняка голодными, а вас где-то носит.
— Госпожа, простите. Но на храм напали. Нам нужно срочно перевести вас и детей в безопасное место. — голос показался мне знакомым, но раз они меня знают, то это не удивительно.
— Насколько опасно?
— Здесь василиски. — и сказано это было таким тоном, как будто эти существа заразны чем-то смертельным.
— Если б я понимала о чём вы. — пробормотала я себе под нос.
В комнате первым делом я достала тонкие пледы, которые увидела, когда брала простыни, и поочередно закрутила в них детей. Малыши немного поругались, ведь мы потревожили их сон, но жрецы быстро их успокоили. Бесёнка я взяла на руки, ангелочек остался у жреца, а второй балахонистый повел нас на выход, но в противоположную сторону от той, с которой и я, и они пришли в детское крыло.
Дойдя до тупиковой стены, после нескольких поворотов, он надавил на кирпич, и в полу отошла плита, демонстрируя зев прохода и ступени ведущие вниз.
Над головой впереди идущего зажегся рыжий огонёк, и мы поторопились скрыться. Со стороны детских покоев раздался шум торопливых шагов нескольких пар ног.
Забег по туннелям дети переносили стоически, время от времени кряхтели и мявкали, но не плакали, видимо, нахождение на ручках играло свою роль, а под конец, когда у меня уже руки отваливались и меня с малышом подхватил на руки свободный жрец, темный малыш и вовсе рассмеялся.
Уже катаясь на жреце, одной рукой держа малыша, а другой держась за чужую шею, я поняла, что впереди идущий жрец не фуррь. Походка существа с хвостом качественно отличается от обычного двуногого, хоть тресни, но не сможет он бежать так прямо и почти не двигать корпусом.