— Не пустишь?! Сам пойду… Работать не буду, — звериным криком кричал Вася. — Не имеешь правов… В совете сказали — заставят. Не имеешь правов задерживать.
— На мать, опять на мать?! Успокоился было, а тут шляются, будоражуть… бью, — визжала Авдотья, вся дрожа от гнева.
Вера Петровна сама готова была разрыдаться. Она дрожащими руками натянула шляпку и вышла из избы.
— И не извольте беспокоиться больше, слыште, — резко крикнула вдогонку Авдотья.
Вера Петровна уже была на улице.
Посещение Веры Петровны словно разбудило Васю. Придавленность, в которой он жил со времени своего неудачного бегства, как-то вдруг исчезла, уступив место новой вспышке энергии.
После ухода учительницы Вася долго рыдал, забившись в угол.
"Значит, не видать ему школы. Без него учиться будут!" — новые рыдания подступали к горлу. — "И, значит, от ребят он как бы в сторонке".
Вася сразу перестал плакать, сел, протер кулаками глаза, полез на печку и нащупал в углу ее новую книжку.
— Ну, ладно…
С решительным видом соскочил на пол и с книжкой в руках присел к столу. Брови его насуплены, глаза глядят сердито. В нем зреет какая-то решимость.
Подоив корову, мать ушла к соседке поболтать. Уже спала сестренка. И никто не мешал Васе заглянуть в новую книжку.
Дрожащими руками прикасался Вася к новым, еще пахнущим краской страничкам. Написано про все, все новое.
Небольшая керосиновая лампа висит на гвозде у двери. При слабом свете ее Вася склонился над столом. Водя пальцем по странице, он читает: "Новая школа, Работник"…
Морщинки разглаживаются на его лбу и под глазами, светлеет лицо и делается добрее. В глазах появляется блеск.
Он сидит над книжкой, забыв обо всем на свете.
Сверчок трещит за печкой. На дворе расстилается тихая морозная ночь. Проходит час…
Вася отрывается от книжки. И опять сразу решение — сразу и твердо — он пойдет в совет и пожалуется.
Опять страшно и жалко мать, но то, другое, страшная обида и страшный гнев сильнее. Она злая, не стоит ее жалеть.
Прежде мать была близкая и понятная. Все, что она делала, казалось нужным и разумным. И потому она вызывала чувство уважения. Теперь она вставала в ином свете. Она поступала с ним грубо и жестоко, он не понимал ее, и всем своим маленьким сердцем чувствовал он эту жестокость. И глухая вражда против матери все больше укреплялась в нем.
А вместе с тем укреплялось и решение — он пойдет жаловаться в сельсовет.
Вася долго сидел, неподвижно глядя перед собой.
В сенцах стукнула дверь. Вошла мать. Слышно было, как, тяжело ступая, отряхивала она снег. Вася поспешно встал, сложил книжку и сунул ее на печку. Глаза его сразу потухли, а на лбу и возле рта опять легли морщинки.
Авдотья вошла в избу. Вася не смотрел на нее…
На другое утро, взволнованный, но полный твердой решимости и какого-то скрытого подъема, Вася подходил к дому, занимаемому сельсоветом.
Высокое крыльцо вело в контору.
Было холодно. Падал снег. Холодные колючие снежинки острыми зубчиками впивались в щеки, руки и плохо закутанную шею Васи. Но прикосновение ледяных снежинок не охлаждало его разгоряченной головы.
Стоял он на морозе долго. Не думал почти ни о чем. Глаза его заволоклись туманом. И вдруг недалеко от себя он увидел Ваньку.
Ванька и не видел его вовсе, а шел своей дорогой.
"Сейчас смеяться будет", мелькнуло в голове у Васи. Он сорвался с места и почти бегом перешел улицу. В несколько секунд был он на крыльце сельсовета. Оглянувшись на не замечавшего его Ваньку, он схватился за ручку и открыл дверь.
Писарь Иван Егорыч сидел за столом и дымил папиросой. Правой рукой он что-то писал в толстой книге.
Вася остановился у двери и стоял картузик.
— А, Васька, пожалуй, — приветствовал Иван Егорыч. — Чего не видать-то тебя давно? Запропал?!. — спрашивал Иван Егорыч.
Вася чувствовал острое разочарование и не отвечал на вопросы. Ему казалось, что в сельсовете он увидит целую массу людей, и все эти люди будут слушать и жалеть его, Васю. И все должны сразу решить — потребовать по закону Васю в школу.
И вдруг — пустая комната, и один Иван Егорыч.
— А где все? — спросил Вася дрожащим голосом.
— Нету. В город все укатили. А тебе чего, а? Что за дело такое? — все дымя папироской, спрашивал Иван Егорыч, продолжая писать.
— Надо… надо… — не глядя на писаря, повторял Вася. — Нету их?