— Нету, Васька, и нынче, кажись, и не будут. А ты рассказывай, что за дельце есть. Посмотрим…
Вася молчал. — "Что Иван Егорыч? Вон учительница и то ничего не могла сделать. А Иван Егорович?! Он такой привычный и обычный. Нет, он ничего не сделает с матерью".
У Васи кружилась голова и подгибались колена.
Он растерянными глазами оглядывал пустые столы и скамьи. Взгляда Ивана Егорыча он избегал.
— Что, Васька, приятелю старому сказать не хочешь, а?
Вася ничего не ответил и выбежал из конторы. Слезы душили его.
"Так нет… Их нет… Он надеялся на сельсовет. А они уехали".
Околицами, чтобы ни с кем не встречаться, добрался Вася до дому. Забился в свой уголок. Замер в какой-то страшной тоске и слабости.
Как сквозь сон, слышал он, что Авдотья звала его обедать. Он не двинулся с места.
Еще сильнее, чем раньше, озадаченная васиным видом и поведением, Авдотья озабоченно думала, хлопоча по хозяйству:
"Надо будет сбегать к бабушке Нениле. Что-й-то опять с мальчонкой с приходу учительши сталось. Чисто ума решился".
— Косянку и не глядишь ты вовсе, — резко сказала она Васе.
Вася слушал, сжав губы. Все Косянка, Косянка. Прежде он любил эту крепкую коровку. Теперь он стал ее ненавидеть. Все из-за нее, из-за коровы этой. Мать выдумала, что он не управится с ней, коли в школе учиться будет. А он бы управился…
Страшный гнев поднимается в васином сердце. Бессильный гнев против матери, против коровы, из-за которой он не будет ходить в школу, против Ваньки, который все смеется над ним.
А вместе с гневом растет ненависть.
Вася то лежал, ни о чем не думая, то сжимал кулаки. И вдруг страшная мысль родилась в его голове.
Косянка вертелась пред его воспаленными глазами, жевала бесконечную жвачку, тыкалась мордой в лоханку с пойлом. Полумрак сарая глядел на него темными своими углами. Косянка как будто скалила зубы и смеялась над ним, как смеялся Ванька.
Головы Косянки и Ваньки и матери сливались в одно какое-то страшное чудовище. Оно наклонилось над Васей и смеялось над ним.
Так беспокойно прошла ночь.
А рано, рано, еще до рассвета, задолго до того времени, как вставала обычно мать, Вася встал и вышел во двор. Голова его горела и кружилась. Дрожали руки и ноги. Он прошел в сарай, долго ощупью искал что-то в одном из углов его.
Нашел… Это были осколки разбитой чашки. Еще ударил их чем-то тяжелым, чтобы помельче разбились и незаметнее были.
Вася дрожащими руками, не сознавая, что делает, собирал осколки.
Потом, дрожа всем телом, спотыкаясь и ударяясь об какие-то предметы, валявшиеся тут в темноте, подобрался он к лоханке и высыпал в нее осколки.
Насыпал в лоханку отрубей и налил воды.
Мешал, лихорадочно стуча об стенки палкой, и в такт громко стучали его зубы.
Кончено… Вася выскочил из сарая, захлопнул дверь и бросился бежать…
Бежал Вася долго. Ноги его вязли в рыхлом снегу, он спотыкался, падал и вскакивал снова. Опять бежал, размахивая руками и дрожа всем телом.
Деревня еще лежала в сонной мгле, серый рассвет плыл над нею, а Вася убегал все дальше и дальше. Он совсем задыхался, сознание покидало его, но он все бежал. Наконец он споткнулся о большую глыбу снега, упал и потерял сознание.
Авдотья проснулась от резкого холода, которым тянуло от двери. Она поспешно встала и зажгла лампу. Дверь в сенцы была полуоткрыта, — в своем волнении Вася забыл ее закрыть.
"Васька што ли в рань такую к Косянке пошел? — недоумевала Авдотья. — Или проспала я?"
— Васька! — Она подошла к печке. Васи не было.
Тогда, накинув теплую кофту, Авдотья зажгла фонарь и быстро пошла к Косянке.
Уже какое-то томительное беспокойство гнало ее.
Незапертая стояла дверь сарая.
"Не случилось ли беды?!" — Авдотья торопливо поставила фонарь на землю. И сразу будто отлегло от сердца. Косянка мирно дремала.
Авдотья наклонилась над лоханкой. "Где же Васька? И замешал будто Косянке?! Только мало так чего?!" Опять прокралась в сердце тревога: "Где Васька?"
Авдотья взяла мешок с отрубями, обернулась и стала искать палку для размешивания пойла. Палки под руками не было. Ее зашвырнул куда-то в сторону Вася.
Тогда, подсыпав в лоханку отрубей и налив еще воды, Авдотья стала рукой замешивать густую кашу.
И вдруг острая боль прошла по руке. Авдотья порылась в месиве, вытащила осколок.
— Господи! — пробормотала она, лихорадочно роясь в густой каше и опять нащупывая гладкие, с острыми краями, черепки.
Страшная догадка проникала в ее голову.
Оттолкнув потянувшуюся в этот миг к лоханке Косянку, Авдотья визгливо крикнула: