— Васька! Пащенок проклятый! — И еще визгливее: — Убью-у-у…
Она отдернула от коровы лоханку с пойлом. Страшная слабость вдруг охватила ее; она почти упала на землю и заплакала и завизжала одновременно…
Наступило обычное деревенское зимнее утро. Дымок потянулся из труб. Бабы завозились у печей, мужики — кто в лес, кто в город на базар поехал.
Авдотья успокоилась немного, подоила Косянку.
Сердце ее тревожно ныло.
— Васька-то куда девался?
— "Беда, чисто беда наступает"… — думала она тоскливо.
Через полчаса, забывая об истории с Косянкой, стоя у порога, звала в пустоту зимней деревенской, снегом запорошенной улицы — Васька, Васю-ю-утка, — и в голосе дрожали нотки страха. А еще через час Авдотья, совсем растревоженная, бегала из избы в избу и срывающимся голосом спрашивала:
— Маланья, Машка… Васьки не видали? Пропал мальчонка… Нет его… С утречка с раннего нету. Ищу везде, а нету. Горюшко, — тяжко выдохнула она. — Беды бы какой не стряслося. Второй раз пропадает мальчишка…
Маланья, Машка и другие, у кого спрашивала Авдотья, отрицательно качали головами и сочувствовали:
— Да убиваться что так? Найдется…
— Да долго уж нету его, — всхлипнула Авдотья.
Бабы сочувственно ахали и качали головами…
Нашел Васю уже куда за полдень ехавший из города предсельсовета Косычев.
Темное пятно на снегу уже издалека привлекло его внимание.
— Эх ты, беда какая, — слезая с лошади и поднимая бесчувственное васино тело, бормотал он. Укрытый тулупом, Вася без движения лежал на телеге.
Косычев гнал лошадь. Изредка он оборачивался и смотрел на Васю. — Эх, и повоет баба…
Косычев привез Васю к Авдотье на двор, и вскоре двор наполнился людьми. Васю терли снегом мужики и бабы, а Авдотья, как обезумевшая, металась тут же.
Васю с трудом вернули к жизни.
К вечеру лежал он в деревенской больнице. Авдотья валялась в ногах у доктора и умоляла спасти "единственного кормильчика"…
— Спасем, спасем, матушка… Все сделаем, — строгим голосом говорил доктор.
— Ох ты, ох ты, господи! — вскрикивала, как в истерике, Авдотья. — Сколько горюшка. Разом все… За коровку испугалася. А тут сыночек единственный. Ох ты, господи! — и выла долго и пронзительно, изливая накопившуюся в сердце боль и вызывая жалость у сиделки.
Вася был тяжко болен. Острое волнение и напряжение, в которых жил он все последнее время, не прошли для него бесследно.
Проходили дни… Зима стояла ровная и крепкая. Солнце играло нередко на небольших, чистых стеклах больничных окон, а Вася все лежал с закрытыми глазами.
Доктор качал головой и хмурил брови. Он знал уже от учительницы Веры Петровны всю васину историю.
Авдотья не хотела было рассказывать соседкам о васином проступке. Смутно уже понимала она все происшедшее, чувствовала, как близка была беда с коровой, и чувствовала и свою вину.
Долго пряталась, таилась от соседей, не рассказывала правды.
Однако не стерпелось… С кем-нибудь тянуло разделить тревогу сердца, — рассказала одной. А там и пошел на деревне разговор.
Интересовались этой печальной историей и в сельсовете.
Председатель выслушал ее от Ивана Егоровича, нервно постукивая по столу карандашом, и сказал:
— Встанет, без разговоров — в школу. А бабу эту ко мне вызвать…
Когда Вася стал выздоравливать, доктор признался Вере Петровне, что положение его было очень серьезно.
Болел Вася недолго. Крепкий организм победил.
Очнулся он в полдень. За окном было бело и светло, и чистотой белели стены больничной палаты. Большими от болезни глазами долго, удивленно обводил комнату, потом вздохнул глубоко и опять закрыл глаза.
В памяти его выплыло все, что с ним случилось. Ему казалось, что это было только вчера.
"Косянка… Что сталось с нею? А мать? Где она и как? И где сам он, Вася?" О школе Вася не вспоминал.
"Как будто вчера было это утро с Косянкой"…
Вася заплакал.
Сиделка стала было его утешать, но вошел доктор, увидел васины слезы и сказал:
— Пускай поплачет… Это хорошо ему.
Вася плакал долго и жалобно, потом затих, успокоился. Лежал и открытыми широко глазами оглядывал все окружающее. Это было начало выздоровления.
Авдотью вызвали в сельсовет.
Горе, пережитое Авдотьей, страх за корову, страх за жизнь сына — всё это наложило на нее отпечаток.
— Так знаешь, матушка, что парнишка твой затеял? — строго спрашивал председатель сельсовета, товарищ Косычев, глядя на Авдотью.