Вася тихонько полез на печку.
В погожий осенний денек собирались ребята в школу. Волновались, суетились. Рубашки повытащили из сундуков новые, а у кого не было — старенькую мать подправила.
Почти все ребята деревенские в школу пошли.
Неохотно отпускали многие ребят. Где мужики были, там легче. Мужики понятливее, ученью цену знают. Ну, а бабы, те упрямы больно. Девчонок особливо отпускать не хотели.
Но ничего. Собрались. Деревня большая была.
Словно праздник какой на деревне, — ребятишки бегут умытые, в рубахах чистых.
А солнышко-то, солнышко… Редко денек такой на севере выпадает.
Новенькие, чистые стекла в окнах школы так и сияют, и сверкают на солнце.
А внутри чистота… Все новое… На стенах портреты — Ленин, Калинин… На окнах в деревянных ящичках цветочки посажены. Карта на стене.
Ребята глазами любопытными оглядывают чистую большую комнату и друг друга. Вон Ванька, лавочников сын, в своих черных новых сапогах. Он один сложил возле себя кучкой две новенькие книжки и тетрадочки. Книжки прикрыл Ванька руками. Ведь мальчишки озорные и рады сделать плохое. Могут растрепать и разорвать книжки. И на лице Ваньки вместе с гордостью лежит страх.
Вон Антошка Кривой, озорник и драчун, успел уже вымазать чем-то новую скамейку.
Вон бледный, с прозрачным от вечного недоедания лицом, Гришутка, сын солдатки. Он молча, неподвижно смотрит на возню ребят. У двери девчонки столпились гурьбою. Мальчишки их за ленточки, за косы дергают. Девочки пищат.
Наконец учительница вошла.
Деревенские бабы, которые помнили еще прежнюю молодую учительницу, говорили, что новая как две капли воды на нее похожа. Такая же ласковая, тихая и лицом приятная.
Ребята любопытными глазами уставились на нее…
— Ну что ж, все собрались? — улыбаясь и оглядывая класс, спросила она.
— Все, — раздался чей-то одинокий голос. Нет, не все… Васьки, Авдотьи-вдовы сына нету. Мамка евоная не пустила, — крикнул громко мальчик.
— Ага… Ну, а он как же? Согласен дома оставаться? — спросила учительница.
— Да не… Он шибко учиться хочет, — заговорили уже все вместе, — а мамка не пускает.
— Так… Ну, тихо… — И начала выспрашивать учеников. Грамотных оказалось мало.
А недалеко от школы, прячась за стенки маленькой старой баньки, стоял Вася и жадными глазами глядел на стекла школы. На стеклах играло и дробилось красными отсветами солнце, и Васе не видно было, что делается внутри дома, но всем существом своим хотел он быть там.
Проходили минуты за минутами, а Вася все не отрывал глаз от блестящих стекол. Отсюда видна ему вся школа. Вон открылась дверь, и ребята шумною толпой высыпали на деревенскую улицу. Шумели, толкались. Васе видно, как горячо они делились впечатлениями. Васе хотелось подойти и расспросить, как и что в школе, но он боялся насмешек и оставался в своей засаде.
Скоро ребята опять ушли в школу, и снаружи снова стало тихо, и только солнце попрежнему весело играло на новеньких стеклах школьного здания.
Вася сел на землю и из-за пазухи вытащил одну из любимых своих книжонок в красной обложке. Раскрыл ее и стал читать, водя пальцем по строчкам. Иногда он поднимал голову и смотрел на окна школы.
Потом он сложил книжку. Он уже много раз читал ее. В ней было написано про царя, про слуг, которые окружают его всяческим вниманием и которых царь убивает по своему капризу.
Вася знал, что царя уже давно нет, что книжка эта написана про старое, что теперь есть новые книжки.
Он сидел долго. Уже снова открылась дверь школы, и ребята гурьбою высыпали на улицу. Очевидно, кончилось ученье. Они расходились по домам. Были веселы и возбуждены.
Вася притаился, притих. Подождал, пока затихли ребячьи голоса, и пошел домой.
Внутри его мучило беспокойство. Он ушел из дому тайком от матери, и вся работа осталась не сделанной. Мать приказала ему в этот день почистить коровник. Он только наскоро убрал корову и ушел. Что-то теперь будет? Как встретит его мать? До сих пор он всегда исполнял свою работу хорошо.
Вася не торопился домой. Он боялся матери. Она будет бранить его, а может, прибьет опять. До сих пор не била, но вот побила же скалкой. Однако итти надо было.
Мать встретила Васю сурово, неласково. Бережливость и хозяйственность глушили в ней доброе, материнское чувство.
— Работу бросил! Где шатался?
Вася подошел к ней и решительно сказал:
— Мамка, пусти в школу. Со всем управлюсь, коли пустишь. А ежели не пустишь…
Он в отчаянии взмахнул рукой.
Тогда Авдотья, диким голосом, по бабьи, теряя свою обычную сдержанность, закричала: