– Значит, его нет у вас? – поставил вопрос ребром шофер.
– Конечно, нет. Как вам не стыдно?
– Здеся! – громко прогудела Чугуева.
– Да вы что, в самом деле! – Тата стукнула каблучком.
– Не шуми. Здеся. Вон евонная рулетка на полу.
– Ну и что? – Тата не терялась. – Рулетку он подарил мне на день рождения.
Чугуева сразу поверила.
– Ах, горе-то горькое, куда же он сам подевался?..
Митя не вытерпел, поглядел в щелку. Тата сидела, оскорбленно отвернувшись к окну. Пришедшие стояли возле нее полукругом. «Вот он где, Художественный театр», – подумал Митя.
– Я пошла, Таточка. – Жиличка вздохнула. – А вы непременно накиньте крючок. Непременно.
– Ну вот, – рассердился шофер. – А молотит: здеся да здеся. Бензин задарма жгем.
– Ах, горе горькое, – сокрушалась Чугуева. – Так ведь он с тобой ходит?
– Чего такого? – подытожил Круглов. – С одной ходит, а с другой спит. Разделение труда. Пошли.
Все стихло. Часы в столовой отщелкивали секунды. Тата победно распахнула дверь.
– Досыпай! Все в порядке!
Он посмотрел на белеющее в сумерках тело.
– Какое там досыпать, – грустно проговорил он. – Я знаю этот котлован. Надо ехать.
– С ними?
– Не бойся.
На улице с третьего раза завелся «газик». Машина развернулась. Шум ее стал удаляться.
Как ни благоразумен был обман Таты, в нем обнаружилось что-то, что она тщательно скрывала от Мити, а может быть, и от себя.
– Холодно, – она накинула халатик. – Значит, уходишь?
– Ухожу.
– Не забудь рулетку.
– Не забуду.
– Поцелуй хоть.
Она сдула с лица волосы, подняла к нему виноватые глаза. Он принудил себя поцеловать ее в губы.
С площадки было слышно, как Тата запирала дверь на крюк. Хладнокровно-деловые железные звуки неприятно отозвались в его душе.
Он вышел на улицу. Дворничиха в белом фартуке мела тротуар. Поскребывание новой метлы по асфальту походило на могучий храп. Действительность, как всегда, оказалась смешнее и убедительнее сонных фантазий.
«Джульетта, – усмехнулся Митя. – Надо же! Джульетта!» – и посмотрел в обе стороны. Трамваи еще не ходили. Улица была бесконечно пустынная. Первые утренние лучи скользили по мостовой, булыжники торчали выпукло, как черепа. Поежившись от холода, он зашагал к трем вокзалам, и смутная печаль, не отставая, двигалась рядом длинной черной тенью.
14
Шофер боялся заснуть за рулем и велел Чугуевой разговаривать. А ей было не до разговоров. С тяжким сердцем ехала она на котлован. Спецовки для бригады пришлось вырывать с боем. И не обломилось бы ей ничего, если бы не наврала, что машину прислал лично комсорг Платонов. И по ее милости Платонову придется отчитываться за каждую пуговицу.
Выйдя из больницы, Митя вел себя так, будто признание Чугуевой забыл начисто. Одна оставалась у нее отрада – хоть немного загладить свой незамолимый грех трудом, хоть чем-нибудь угодить Мите. Ей не везло. Ну какой бес дернул ее среди ночи врываться в Таткину квартиру? И Митю опубликовала, и девчонку под вопрос поставила. Очень распрекрасно!
Утро было ненадежное, серое. Раннее солнышко поблескивало на татарском шатре Казанского вокзала, а за кокошником Ярославского небрежно репетировал гром. Дежурная с железной занозой у трамвайной стрелки распустила брезентовый зонт.
Бригада встретила Чугуеву криками «ура!», вмиг расхватала спецовки. На дне котлована ждал заросший седоватой бородой сменный инженер Гусаров.
Здороваясь с ним, Чугуева сошла с дощатого хода наземь и будто ступила на живую крысу, неглубоко закопанную. Крыса дышала под подошвой, норовила повернуться.
«Плывун, зараза», – поняла Чугуева. А инженер уже ставил задачу: немедленно чинить опалубку, срочно крепить котлован бетонной стенкой. К бетону приступать нельзя, поскольку опалубка рассохлась, щели в палец.
Постановку задачи пришлось прервать. Беременная комсомолка в железнодорожной форме принесла инженеру завтрак.
– А зонтик зачем, Гусарова? – спросил инженер.
– Гроза идет, Гусаров.
– Это кто же тебе доложил?
– Ванька-мокрый слезой пошел.
– Это кто же такой Ванька-мокрый? Профессор Шмидт? А? Не слыхать, – он дурашливо отогнул ухо ладошкой.
– Все ты позабыл, Гусаров. Адрес не позабыл? Домой зайдешь когда-нибудь?
– Ванька-мокрый? Суеверием занимаешься, Гусарова. Наука дождей не объявляла.
– Жуй быстрее. Опаздываю.
– Как Люсик?
– Легше. Горлышко чистое. Хоть бы белье пришел сменить.
– Ступай. А зонтик напрасно таскаешь. Наука дождей не объявляла.
Постепенно стало понятно, что Гусарову не больше тридцати пяти от роду. И еще поняла Чугуева, что он смертельно страшится дождя.
– Теперь техника безопасности, – продолжал инженер, дожевывая французскую булку. – За провода не хвататься. На изоляцию не надеяться. Возле зумпфа земля замыкает. Кувалды проверить, чтобы с черенков не соскакивали. Висишь с топором, смотри, чтобы внизу не ползали. Вопросы есть? А? Не слыхать…
«Не-е… – подумала Чугуева. – У нас, на сорок первой бис, гостей не так привечают…»
Она не обижалась, просто засекала факт. Легче всего судить о положении дел на стройке по внешнему виду начальства. А здесь и без начальства было ясно, что огромный котлован держится на честном слове. Распорные стенки дышали. Не только ливня, а доброго грома хватит, чтобы они обрушились. Балки и подкосы ставились без ума, под диктовку страха. Где затрещит, туда и тыкали. К подпоркам были подвешены телефонные кабели, бетонные трубы водопровода, угрожающие при малейшей оплошности потопом, смертоносные подземные кабели высокого напряжения. Сквозь обмазку гончарных труб сочилась жижа и несло нужником.