- Четыре. На, Коля, покури, успокойся, - Василий протянул напарнику папиросу.
Сержант-пулемётчик ополоснул закопчённое лицо ключевой водой.
- Молодец, Вася, хорошо стреляешь.
- Ну, дак ить, он у нас первый снайпер. Лучший в бронебойном батальоне. Да, Василий?
- Да уж, Коля, был лучшим. Да только от батальона три расчета осталось.
- Это ничего, - сержант прикурил от Николаевой папиросы, - батальон новый наберут, а ты, Василий, их фашиста бить научишь.
- Ну что, мужики, - на черном от копоти лице Ивана выделялись голубые детские глаза, такие неуместные на войне, что у Василия даже сердце защемило. - Я говорю, чего, мужики, здесь останемся до следующей атаки или уходить будем.
- Да нет, Ваня, оставаться нам тут никак нельзя. Немцы нашу засаду раскрыли, второй раз не сработает. Уйдём сразу, как стемнеет. А сейчас иди умойся да и подкрепиться не грех. - Василий развязал вещмешок. - Давайте, братцы, у кого какой харч остался...
Немцы, однако, думали по-другому. Со стороны леса раздался звук выстрела, и в нескольких метрах от края оврага вздыбилась земля, осыпав бойцов чернозёмом и ошмётками луговых трав.
- Чего это они, - удивлённо воскликнул Иван и полез на гребень оврага.
- Стой, дура, назад, - сержант попытался схватить парня за ноги и сдернуть вниз, но опоздал. Длинная пулемётная очередь прошила воздух над оврагом, взбивая пыль и срезая траву. Одна из пуль пробила Ивану голову. Каска могла бы помочь, да он как назло снял её, умыться хотел. Тело скатилось вниз оврага и замерло в ногах у товарищей, руки раскинуты в стороны, одна нога неестественно вывернута, а детские голубые глаза остались по-прежнему открытыми. Василий смотрел в них и не мог отвести взгляда, а сверху на тело Ивана, кружась, опускались зелёные листья дуба, срезанные пулемётной очередью.
Танковый пулемет не умолкал. Второй снаряд перелетел овраг метров на десять.
- В два ствола садят, не вылезешь, - Николай зло плюнул под ноги.
- В вилку взяли, третий снаряд будет наш. Овраг маленький: хватит, пожалуй, и одного, а спрятаться тут негде. Были охотники, а вот глядишь, и сами в дичь превратились. - На Василия вдруг накатила апатия и чувство полного безразличия. Он вновь присел, прислонясь к дубу, достал папиросу, но закурить не успел. Третий снаряд накрыл овраг, в глазах потемнело, и наступила тишина.
Василий очнулся на третий день в медсанбате. Голова болела так, что казалось, поверни её лишний раз в сторону, и она разорвётся на куски. Лежавший на соседней койке боец из их полка пояснил, что со слов врачей, у Василия тяжёлая контузия, полежать тут придётся пару недель, не меньше. Он же и рассказал, чем тот последний бой закончился.
- Очень, видать, вы тогда немца обидели. Он-то потом снарядами весь овраг перепахал, но в открытую наступать так и не решился. Ночью комполка послал нас, значит, в овраг за вами. Сказал, мол, парни всех нас от верной смерти спасли, нужно их, значит, хотя бы похоронить по-человечески. Никто живьём-то вас найти и не чаял, после такого-то. Ну, добрались мы, значит, до оврага, а там живого места нет. Перепахан весь, и земля до сих пор горячая. Мужики-то все истерзанные по оврагу раскиданы, а ты сидишь себе, к дереву прислонясь. Землёю только по пояс присыпан. Я, значит, когда к тебе-то подошёл, гляжу, живой вроде, а ствол за спиной ну весь прямо как есть в осколках. Прикрыл тебя дубок-то, на себя все осколки принял. Вот так вот. Ну мужиков-то схоронили как положено, а тебя сюда в медсанбат определили. А на утро немец опять попёр. Мы ещё атаку отбили, а потом-то, конечно, отступить пришлось. Меня вот в руку зацепило. К тебе, значит, в соседи и определили. А ты-то после войны к дубку тому вернись, поклонись, значит, за спасение-то.
- Поклонюсь, обязательно поклонюсь.
Любовь
В кабинете первого секретаря обкома повисла напряжённая тишина. Только что на совещании председателей колхозов секретарь обкома Мозгов фактически обвинил одного из председателей в саботаже:
- В то время как все хозяйства последние силы кладут на выполнение областного плана, ты, Василий Кузьмич, как кулак недобитый урожай в закромах прячешь?
Серьёзное обвинение, особенно из уст Мозгова. Все знают о его закадычной дружбе с начальником МГБ области. Председатели смотрели на Василия Кузьмича кто с пониманием и жалостью, а кто и с нескрываемым злорадством. Многие завидовали и недолюбливали его за крутой характер, за способность делать то, что решил и говорить, что думает, не взирая ни на звания, ни на последствия.
Василий Кузьмич покатал желваки, окинул хмурым взглядом собравшихся и глухо, но твердо ответил:
- Тебе ли, товарищ Мозгов, не знать, что я на шестьдесят процентов свой план перевыполнил и поболее чем любой из здесь собравшихся зерна сдал. А что в закромах оставил, не спорю, оставил. Семенной фонд на посев и колхозникам на трудодни. Я людям слово дал, что за свой нелёгкий труд они по чести получат.
- Не государственно рассуждаешь, Василий Кузьмич, - зло блеснул стекляшками пенсне Мозгов, - местечково. Только о своих и думаешь, а кто народ кормить будет.