Васи на заседании не было. Все знали — он в типографии. Как обычно, на заседании шли горячие споры, высказывались все — и члены Петроградского комитета, и те, кто просто заглянул послушать. В разгар споров широко открылась дверь. На пороге стоял Вася Алексеев, совершенно замерзший, потому что день выдался очень холодный, но радостный и торжествующий.
— Ребята! — крикнул он, поднимая пачку журналов над головой. — Ребята, «Юный пролетарий»!
Все повскакали с мест. Сразу стало шумно.
— Не прерывайте оратора, — сказал Леске, сидевший на председательском месте, но ребята бросились к Васе. Леске тоже побежал к нему и схватил журнал. Теперь было уже не до очередного оратора. Пачка, принесенная Васей, растаяла в одно мгновение.
В этот вечер не расходились особенно долго. Кто-то купил на собранные тут же деньги немного картошки, ребята притащили несколько поленьев. Вася растопил камин и пек картошку. Вышло по две штуки на брата. Ели печеную картошку, запивали кипятком и говорили о журнале: какой он получился, каким они сделают его.
Закон революционной совести
В морозный декабрьский день Вася опять пришел в ПК, когда заседание было в разгаре. Обсуждали положение в Рождественском районе — не было порядка в тамошней организации. Ребята горячились, спорили, а тут вошел Вася. Его уже не видели довольно давно, соскучились.
— Гляди: Алексеев! Чего это пропадал столько времени?
— Вася, а правду говорят, что ты стал мировым судьей?
— Не мировым, а народно-революционным. Ты понимаешь тут разница какая?
Опять председатель пробовал восстановить порядок. Потом махнул рукой и объявил перерыв. Все обступили Васю.
— …Буржуй этот говорит: «Не имеете вы права судить меня, что я три мешка крупчатки храню. Может, у меня крупчатка заветная, на пироги к именинам обожаемой супруги? Такого закона ни в одном цивилизованном государстве не существует, чтобы судить за хранение муки». Прямо наседает на нас, мол, назовите такой закон.
— А ты что?
— Что я? Я говорю: «Мы старых ваших законов не признаем, отменили. Не для того брали власть, чтобы по буржуйским законам жить. Теперь у нас закон один — революционная совесть. Вот по революционной совести я и конфискую муку, а тебе штраф вкачу пятьсот рублей».
— Заплатил?
— А как же. Приговор: именем революции. Попробуй он нарушить…
Ребята слушали, как завороженные. Их Вася — судья, вот уж чего они не ожидали!
— Я и сам не думал, хоть и читал юридические книги. А тут судьи попрятали свои золотые цепи, перестали судить, — саботаж. Комендатура задерживает всякие элементы — пьяниц, хулиганов, спекулянтов. Они революции в спину всаживают нож. Кто же их будеть судить? Вот в районном комитете и решили послать в суды свой народ, рабочий. Я говорю — раз надо, посылайте меня. Буду судить, раз надо. Так и стал председателем суда. Называется: народно-революционный суд Петергофского района.
Рассказывать равнодушно, бесстрастно о том, что его увлекало, Вася не мог. А работа в суде его захватила, хотя совсем немного дней прошло с тех пор, как они, два десятка путиловцев, анчарцев, рабочих верфи, пришли с мандатами Совета на Ушаковскую улицу в камеры мирового суда.
В большой комнате суда было немноголюдно. Три человека стояли у печки, а четвертый сидел в кресле с кислым лицом, вытянув моги к огню. Никто не повернулся к вошедшим.
«Вы что тут делаете?» — спросил Иван Генслер сидевшего в кресле.
«Я судья».
«Вот вас нам и надо. Сдавайте дела!»
«А вы кто такие?»
Извлекли из карманов мандаты.
Судья долго протирал пенсне, держал его пальцами за золотую дужку, потом долго читал бумаги.
«Для меня обязательны распоряжения господина министра юстиции и других законных органов. Ваш исполком к числу инстанций, ведающих мировыми судьями, не принадлежит. Посему выполнять его распоряжения возможности не имею».
«А мы не имеем возможности с вами торговаться».
Вася посмотрел на тяжелый шкаф, стоявший в углу:
«Заперт?»
«Как положено».
«Значит, будем ломать».
Инструмента у них с собой не было, но с оружием они не расставались. Кто-то скинул с плеча винтовку. Можно было взломать шкаф и прикладом.
Лицо у мирового стало как студень:
«Я вынужден подчиниться насилию. Соблаговолите выдать расписку».
Он пересел к столу и, брызгая чернилами, написал несколько строчек: «Мы, нижеподписавшиеся… — прочитал Вася, — под угрозой применения огнестрельного оружия… сего числа изъяли дела…»