Без огней, во мгле, под проливным дождем поезд продвигался к Гатчине. Когда до нее осталось два-три километра, командир скомандовал: «Полный пар!» Так, на бешеной скорости влетели на Гатчинский вокзал. От резкого торможения всё полетело с мест. Несколько бойцов соскочили с площадки и перевели стрелку — на Варшавскую дорогу. Вася Алексеев не видел этого, всё дело заняло несколько минут, а он лежал у своего пулемета и длинными очередями сек по вокзалу, по ближним путям, не давая белым подойти.
Артиллеристы Юденича не успели и спохватиться. Когда они открыли огонь, бронепоезд выходил уже на Варшавскую линию. Теперь было рукой подать и до станции Татьянино. Там можно было остановиться и занять боевую позицию. Там были свои.
Так совершил эту трудную операцию путиловский бронепоезд № 44 имени Володарского. «Призрак Володарского» — называли его белые. Он, в самом деле, подобно призраку, пролетел через город, занятый врагом, но Вася Алексеев и его товарищи тут же огнем заставили белых почувствовать отнюдь не призрачную, а боевую силу бронепоезда.
Это произошло 17 октября 1919 года, а 3 ноября бронепоезд имени Володарского снова подошел к Гатчинскому вокзалу, он ворвался в город вместе с красноармейскими частями, гнавшими белых. Так еще раз попал в Гатчину Вася Алексеев. Теперь ему предстояло тут работать — наводить революционный порядок, восстанавливать Советскую власть. Он стал председателем Гатчинского ревкома.
Расставание было недолгим — пожал товарищам руки и закинул за плечи тощий вещевой мешок.
— Счастливо, Вася, поправляйся скорее! — кричали ему вслед.
Товарищи точно провожали его в лазарет, а не на работу. У него был плохой вид в последнее время, здоровье сдало, это видели все, только он один не хотел этого признавать, он один смеялся над недугом. Ушел с бронепоезда и сразу погрузился в новую работу — весь, с головой. Иначе он не умел и не мог.
В двадцатых числах декабря Вася приехал из Гатчины в Питер, домой. Он вошел в комнату и слабо улыбнулся бросившейся навстречу Марии:
— Что-то раскис я, видно, простыл в поезде. Холодина…
Ему было трудно говорить. Силы как-то сразу оставили его, бил жестокий озноб.
— Простыл я, здорово простыл, — виновато бормотал он.
Но это была не простуда. Тяжкая болезнь накинулась на переутомленный, уже подорванный организм — сыпняк. Старый врач, которого позвала Мария, поставил диагноз сразу. Вася уже не слышал его слов, он был без сознания.
Несколько дней Мария не отходила от постели мужа. Она не замечала, как наступали ранние сумерки и как занимался за окном поздний, тусклый декабрьский рассвет. Всё для нее смешалось, всё сосредоточилось на одном — спасти, выходить Васю.
Конец наступил 29 декабря. Только за неделю перед тем ему исполнилось двадцать три года. Так они и не успели отпраздновать день его рождения.
Несколько часов Мария неподвижно просидела над телом мужа. Не плакала, не произнесла ни слова.
— Теперь нужно о себе подумать, — сказал ей старый доктор, написав какую-то бумагу. Она кивнула, но, кажется, не поняла его слов. Она неотрывно смотрела на Васю. Соседи пробовали увести ее, она не вставала со стула:
— Потом, дайте мне еще побыть с ним.
А ночью в комнате Алексеевых раздался выстрел. Соседи бросились туда. Мария лежала на полу. Васин браунинг валялся рядом.
Их хоронили 2 января 1920 года. В четыре часа дня от ворот Путиловского завода тронулся трамвай с грузовой платформой. На ней стояли два гроба. Людской поток, вылившийся из заводских ворот, заполнил улицу. Трамвай шел медленно, и людская масса двигалась за ним. Путиловский завод провожал Васю Алексеева, своего любимца, своего сынка.
День был морозный, леденящий ветер тянул с залива. На Красненьком кладбище долго стояли, склонив головы над могилой, выдолбленной в промерзшей земле. Вспоминали ушедших, зная, что их не оторвать от сердца.
— Сегодня мы оставляем здесь Васю, но мы не говорим ему «прощай», он будет по-прежнему с нами. Для нас он — человек будущего, и прошлому мы его не отдадим. Мы вспомним его, задумываясь о том, как надо нам жить, какими хотим мы видеть своих детей и внуков. Пусть и они знают и помнят о Васе, пусть в них через годы мы узнаем черты дорогого нашего товарища, брата и друга…
Навечно
Ровные дома в пять этажей стоят вдоль широчайшей улицы. Все они — собранные из бетонных панелей или выложенные из белого кирпича, очень новые, старых просто нет ни одного. Если остановиться посредине улицы, можно увидеть оба ее конца. Один упирается в поле, там за рыжими и зелеными буграми ползут красные товарные поезда. А в другой стороне виден свежий медово-желтый забор. За ним выступают колонны, на которых прочно улеглись перекрытия заводских корпусов. Высокие краны, вытянув свои длинные шеи, аккуратно несут пачки металлических листов. Кажется, тут молодой город, который только-только строится, наверно, его еще нет на картах. Как-то забываешь на мгновение, что приехал сюда на автобусе из центра Ленинграда.