Вася читает:
— «Скоро дождь и брызги волн смыли красное пятно на том месте, где лежал Челкаш, смыли следы Челкаша и следы молодого парня на прибрежном песке… И на пустынном берегу моря не осталось ничего в воспоминание о маленькой драме, разыгравшейся между двумя людьми».
Вот и всё. Чуть шелестят узкие сероватые листья ивы, разбросившей над ребятами свои ветви. От воды тянет вечерней прохладой.
— Да, выходит, он человек был, этот Челкаш. Вор, босяк, а человек, — задумчиво говорит Гришка, рисуя пальцем какой-то узор на плотном прибрежном песке.
Ребята молчат, Они сразу не находят слов, чтобы сказать о чувствах, разбуженных рассказом. А может быть, стыдятся говорить об этом. Но думают они о Челкаше, о Челкаше и Гавриле, таких несхожих, разных и — каждый по-своему — понятных им.
Сняв шапки, отец и сын стоят в конторке пушечной мастерской. Всё получилось не так, как думал Петр Алексеевич. Мастер даже не смотрит на них, что-то старательно выводит в толстой конторской книге чернильным карандашом.
— Не жди, не возьму, — говорит он, — пускай я обещал, всё равно. Мелок слишком сын-то у тебя.
— Пятнадцать годков ему. Ростом, верно, не велик, да подрастет ведь.
— Ну тогда и приводи. Твоя забота его растить, не моя.
Мастер машет рукой, чтобы ему не мешали, и, поплевав на палец, мусолит бумагу. Буквы из-под карандаша выходят жирно-лиловые и, кажется Васе, злые. Разговор окончен.
За остекленной перегородкой — грохочущая полутьма. Визжит и скрежещет металл, гудят нависшие над рядами станков трансмиссионные валы, свистят и шлепают ременные приводы. Горы болванок, штабеля необработанных пушечных стволов, куча каких-то отливок и свившейся клубками блестящей синей стружки заполняют тесные проходы. Вдоль центральной дороги, вымощенной деревянными шашками, стоят, вытянув тяжелые свои тела, словно бы приготовившиеся к бою, орудия. Огромная мастерская — края ей не видно — кажется враждебной и страшной.
Выходит, зря они пришли сюда. Но все-таки находится благодетель. Отметчик Вернадский, маленький толстый человек с пухлым несвежим лицом, вдруг обращается к отцу. До сих пор он не промолвил ни слова.
— Грамотный он у тебя, значит?
Вернадский тычет пальцем в Васину сторону:
— На побегушки могу взять. Жалования большого не положим, а к делу привыкать будет.
Так Вася становится мальчиком при конторке. Как будто и не трудная работа — ходи, куда пошлют, бегай по заводу с разносной книгой. Но день долог, от темна до темна убегаешься так, что ноги отнимаются, а в голове точно пчелы гудят. И не присядь, не переведи дух: «Мальчик, принеси, мальчик, подай».
Служит он у отметчика, а командуют, покрикивают все: мастера, конторщики, старшие в партиях. И все щедры на зуботычины, пинки, тумаки. От каждого, чуть что, получишь по шее.
Завод сперва подавляет, ошеломляет его. Он слышит, как только что попавшие сюда бородатые деревенские дядьки в лаптях говорят со страхом: «Ад кромешный!» Вася все-таки заводский, заводский от рождения. Но и ему нужно время, чтобы привыкнуть, оглядеться, заметить ту сложную жизнь, что идет вокруг, — и на глазах у всех, и втайне от чужого глаза, подспудно.
Но ему помогают увидеть ее. Как-то с ним заводит разговор высокий токарь с твердым упрямым лицом, резкими порывистыми движениями и пристальным, словно бы прощупывающим взглядом. Этот немолодой уже человек выделяется среди тысяч рабочих пушечной. К его слову прислушиваются многие. Зовут токаря Дмитрием Романовым. Оказывается, ему уже кое-что известно о Васе. Парень в кепке рассказал историю со шпиком на Миллионной, о книжках, которые давал читать.
Романов останавливает Васю в проходе и кивает на книгу, торчащую у него из-за пояса:
— Что там у тебя?
— «Овод», — говорит Вася, и глаза его вспыхивают. — Вот это книжка! Знаете ее?
— А чем она тебе нравится?
Вася вскидывает голову:
— Овод мне нравится! Таких бы побольше…
Так начинается их знакомство. С разговора о книгах, с небольших поручений, (которые выполняешь, даже не замечая того. Трудно, что ли, передать кому-то в прокатной или электрическом цехе привет от дяди Мити, снести записочку, сказать пару слов, в которых вроде и нет даже особого смысла — «жди, мол, писем» или «приходи в гости». Но Вася не так уж прост и догадывается, что за этими словами скрыто нечто не столь невинное, только не надо быть любопытным.