— Знамя есть священная хоругва, — хриплым голосом произносил он.
— Хоругва…
Вася в точности повторял интонацию унтера.
— Совсем как у Куприна. Читали «Поединок»?
Унтер глядел на него ненавидящими главами:
— Грамотные больно, чисто скубенты. Из вас эту грамоту вытрясут в дисциплинарном-то батальоне. Забудешь, как читать!
В его «словесности» был раздел, который он тоже выучил на зубок, — «что есть враг унутренний и враг унешний». Насчет «унешнего» это было ясно. Германец. А «унутренний»? На сей счет унтер тоже не имел сомнений. «Скубент», жид, забастовщик. Но тут забастовщики сидели перед ним. Их было много, и объявить их в глаза внутренними врагами он не решился. Да и про «скубентов», про «пархатых» распространяться не стал. Подумал, должно быть, что не совладает с этим отпетым народом, собранным из тюрем. Еще выкинут такое коленце, что сам пострадаешь. Долго ли угодить на передовые?
— Русский солдат всегда готов послужить за православную веру и батюшку-царя, — втолковывал он. — Потому на нем божье благословение и начальство награждает за верную службу. Но кто забыл, что крещеный, да не желает положить свой живот за истинную веру, кто супротив царской власти идет, тот мучиться будет что на этом, что на том свете.
— Значит, мы вечные мученики, — как бы про себя проговорил Павел Шубин, толкнув Васю в бок. — Может, раскаяться, пока не поздно? Допустим, в жандармы пойти…
Кругом хмыкали, а унтер глядел на них, и красное его лицо дергалось от злобы. Еще скалятся… Их разве словами надо учить? Пересчитать бы зубы одному, другому. Тогда и до разума дошло бы…
Он начинал сбиваться, к вящему удовольствию слушателей. Этот «университет» был для них истинным развлечением.
В серьезные споры с унтером не вступали. Ни к чему. Зато всё менялось, когда в казарму приходила конвойная команда, чтобы забрать часть арестованных в село Медведь. Команда состояла ив солдат-мобилизованных крестьян и рабочих. С ними было легко найти общий язык.
Унтер-офицеры, прибывшие с командой, обычно отправлялись в канцелярию получать документы, а оформление тянулось часами. Солдаты располагались в казарме, их сразу окружали, и начинался долгий разговор. Тут Вася и его друзья давали себе волю.
Хотелось всё узнать об этих дядьках в кислых шинелях. Они глядели на арестованных хмуро, но без вражды. Что бы им ни внушали перед тем, как послать сюда, они не очень верили. Они сами ненавидели войну. И, подсев к такому дядьке, Вася завязывал беседу, которая скоро становилась общей:
— Откуда будешь, отец? Псковский или новгородский? А дома кто остался? Справляются там без тебя?
— Да где же справиться, когда одни бабы…
— До войны богато жил?
— Наше богачество известно — своего хлеба хорошо если хватит до великого поста.
— Видать, тебе никак без Дарданелл нельзя. Вот отвоюем их у турок — сразу богато жить начнешь.
— А что мне с этих Дарданеллов?
— Значит, нужны, если пошел голову за них класть.
— Нам сказано не слушать вас, как вы все тут смутьяны и бунтовщики. И чего тебе эти Дарданеллы дались?
— Не мне, папаша, они дались. Царь зарится на них. Только кровь нашу льет впустую. А забрал бы он Дарданеллы, так тебе, думаешь, хоть аршин земли прибавили бы? Ничего не получим, пока сами не возьмем. Мы, думаешь, почему бунтуем? Хотим, чтобы войне был конец, хотим, чтобы землю отдали крестьянам, а рабочие стали хозяевами заводов. Хотим, чтобы тот, кто работает, тот и ел вдосталь. Разве ты этого не хочешь?
Кто-нибудь приносил большой медный чайник. Солдаты усаживались среди рабочих на нарах, доставали краюшку хлеба, по-мужицки завернутую в тряпицу. Сидели вместе, прихлебывали кипяток и разговаривали.
Партии арестованных отправлялись обычно вечером. Было тяжело прощаться с друзьями. Не к тетке на пироги они собрались.
— В этот чертов Медведь не поеду, — твердо сказал в день отправки Павел Шубин, задержав Васину руку. — Сбегу. И тебе советую то же.
Вася посмотрел Шубину в глаза. Да, Павел сделает, как сказал. Он не бросает слов на ветер.
— Счастливо, Бог.
Вася назвал друга его партийной кличкой. Обнял его и быстро отвернулся.