— Ешь, Васенька! — предложила мать.
Вася покраснел:
— Я не хочу, мне старичок молока давал и лепешку... я не догадался вам принести, сам все съел.
Отец рассердился:
— Только этого и не хватало! Нищие мы, что ли, кусочками побираться? Тебе дали, ты и ешь, а по карманам не сметь совать! Не срами семью!
...За время пути Вася крепко сдружился с Иваном Ивановичем — так звали старика.
Дожидаясь, когда Иван Иванович освободится от своих дел, он нетерпеливо бродил около загородки.
Наконец старик расстилал на полу свой домотканый суконный чапан и подзывал Васю. Тогда наступало блаженное время! Иван Иванович рассказывал про русско-турецкую войну.
Спервоначала он вел повествование неторопливым стариковским говорком, но постепенно, сам увлекаясь воспоминаниями, представлял Васе кровожадно ощерившегося турка или, приложив руку к щеке, высоким голосом пел жалобные болгарские песни про неволю, про горькую жизнь, про храбрецов, которые шли против турок... Рассказывал, как встречали болгары русских солдат, благодарили их за избавление от власти нехристей.
— Эх, солдатушки, бравы ребятушки, А кто ваши сестры? — Наши сестры — сабли наши востры, Вот кто наши сестры!— пел он заветную солдатскую песню. Вася замирал в восторге от звучных названий далеких чужеземных городов, где она когда-то звучала: Адрианополь, Баязет, Ардаган...
— Солдатушки, бравы ребятушки, Кто же ваши деды? — Наши деды — славные победы, Вот кто наши деды!..— Я в кавалерии служил. Конь у меня был — Карий. Горяч, не приведи бог! Кроме меня, никого до себя не допускал. Тут стрельба, пули жигают, а он голову высоко, гордо держит, только ушами прядет. Скажешь ему: «Карий, стреляют!» А он глазом скосит и всхрапнет легонько — сам, мол, знаю, да не боюсь!.. На моего Карего многие у нас в полку завидовали. Я росточком не вышел, а как на Карего вскочу — чисто орел!
Иван Иванович, отставив локоть, ухватился рукой за седой ус и ритмично закачался, представляя, как молодецки гарцевал он на своем Карем.
— Прямо как на картинке! — восхищенно прошептал Вася.
— Во! Я про это и говорю! — подхватил старик. — А ну-ка, ежели цельный полк нас таких едет? А? Да еще с песнями, со свистом? Н-ну! — старик закрутил головой. — А сейчас вот при коровах состою... Животина безответная, покорливая, ей тоже ласковый человек надобен.
— А куда Карий делся?
— Зх, Карий, Карий! — вздохнув Иван Иванович. — Убили ведь Карего-то. Перед самым замирением и — на тебе... убили. После того боя я его все ж таки отыскал. Могилку вырыл под большим грабом... Знаешь граб?
— Не.
— Дерево такое, могучее, корявое, словно из жил скручено. Под ним и схоронил Карюшку, а забыть...
Протяжный гудок парохода заглушил последние слова. Старик приподнялся.
— Эй, паря! Да ить это Балаково! Приехали, стало быть! Дарья! Дарья!
Вася не успел даже попрощаться с Иваном Ивановичем, так стремительно тот побежал в загородку и засуетился возле коров.
— Вась, иди скорей! — позвал Гришанька. — Сичас слазить будем!
Отец взвалил самый большой узел на спину и, пошатываясь, зашагал к выходу. Вася с Гришанькой вцепились в другой узел и, как муравьи, потащили его за отцом. Царившая на палубе сутолока сразу закружила ребят. Люди торопились. Толкались узлами, корзинами, мешками. Каждый громко звал кого-то.
Матросы ругались, пытаясь сдержать напор толпы и навести хоть какой-нибудь порядок. Сверху орал капитан, и над всей этой сумятицей стояло отчаянное мычание напуганных коров.
Откуда-то вынырнул Андрей — потный, в сбившемся на затылок картузе. Он вырвал у мальчиков узел и приказал им идти за ним. Вася тащил Гришаньку, крепко держа его за руку, а Гришанька в съехавшем на глаза картузе бестолково тыкался во все стороны, как слепой.
Только на берегу, сложив узлы в кучу и пересчитав их, семья Чапаевых пришла в себя.
— Андрюша, а где же Миша? — спросила мать,
— На работе. Мы не хотели двое отпрашиваться... Ну, с приездом вас! — Андрей снял картуз и весело поклонился. — Угощайтесь!
Он вынул из-за пазухи полкраюхи ситного, разломил ее и дал всем по куску.
От запаха и вкуса белого хлеба мать задрожала и заплакала. Отец ел не торопясь, но съел свой кусок раньше всех. «Что ему такой кусочек?» — подумал Вася, глядя, как отец стряхивает с бороды крошки. Протянул ему свою долю:
— Тятя, на, съешь и мой — я не хочу!