Никитин набросился на меня:
— Тоже инженер называется… В газетах про вас, саперов, всякие чудеса пишут — и то взорвали, и то подорвали, а на деле что? Землянки начальству копаете.
Он встал, выругался и зашагал по блиндажу.
— Набрал себе здоровых хлопцев и трясется над ними… Снимут три-четыре мины — и сейчас же домой.
Он остановился, сдвинув кубанку с одного уха на другое.
— Ну, ей-богу же, инженер… Помоги чем-нибудь. Вот тут вот сидит у меня эта пушка. — Он хлопнул себя по шее. — Долбает, долбает — спасу нет. Снарядов не хватает, подавить нечем… Взорви ее, сволочь проклятую. Ты же сапер. Дохнуть ведь не дает. Честное слово…
В голосе его прозвучали жалобные нотки.
— У меня всего три человека — сам видишь. Пропадут — что я делать буду? Ты же мне не пополнишь…
— Ну одного, одного только человека дай. А помощников я уж своих выделю. Общее же дело, не мое, не личное.
— Где я тебе этого одного достану? Трех вчера потерял. Куница в медсанбате, сам знаешь.
— А эти? — он подбородком кивнул в сторону угла, где сидели и курили саперы.
— Эти мне самому нужны. Один — минер, другой — плотник, третий — печник… Вот и все…
— А четвертый? Связной, что ли?
— Не связной, а так… Консервами отравился.
— Знаем мы эти консервы… — и, повернувшись к саперам, громко спросил: — Кто объелся, сознавайся?
Лютиков встал.
— Подойди, не бойся.
Лютиков подошел. Нескладный, неестественно толстый от надетой поверх фуфайки шинели, он стоял перед Никитиным, расставив тонкие, до самых колен обмотанные ноги и ковырял лопатой землю между ног.
— Что же у тебя болит? А?
Лютиков недоверчиво посмотрел на комбата, точно не понимая, чего от него хотят, и тихо сказал:
— Нутро.
— Так и знал, что нутро. Всегда у вас нутро, когда воевать не хотите.
Лютиков, подняв голову, внимательно, не мигая, посмотрел на Никитина, пожевал губами, но ничего не сказал.
— Ну, а пушку подорвать можешь?
— Какую пушку? — не понял Лютиков.
— Немецкую, конечно. Не нашу же…
— А где она?
— Ты мне скажи, можешь или нет. Чего я зря объяснять буду.
— Ладно, — перебил я Никитина. — Хватит жилы тянуть из человека. Поправится, тогда… Да он к тому же и не сапер. А если тебе действительно саперы нужны, я могу через дивинженера взвод дивизионных саперов вызвать.
— Ты мне еще из Москвы саперов выпиши… Ну тебя…
Я встал.
— Казаковцев, поднимай людей.
Саперы зашевелились.
Лютиков стоял и ковырял землю лопатой.
— Давай, Лютиков, — крикнул Казаковцев, — без нас тут справятся…
Лютиков взял свой мешок и, согнувшись, вылез из землянки. На дворе светало. Надо было торопиться.
Я совсем уже было заснул, закрывшись с головой шинелью, когда услышал, что в дверь кто-то стучится.
— Кто там? — буркнул из своего угла Терентьев.
— Старший лейтенант спят уже? — раздалось из-за двери.
— Спят.
— Кто это? — высунул я голову из-под шинели.
— Да все этот… Лютиков.
— Чего ему надо, спроси.
Но Терентьев не расслышал меня или сделал вид, что не расслышал.
— Спят старший лейтенант… Понятно? Утром придешь. Не горит.
Я смертельно хотел спать, поэтому, разделив мнение Терентьева, повернулся на другой бок и заснул.
Утром, за завтраком, Терентьев сообщил мне, что Лютиков раза три уже приходил, спрашивал, не проснулся ли я.
— Позови-ка его.
Терентьев вышел. Через минуту он вернулся с Лютиковым.
— В чем дело, рассказывай.
Лютиков замялся, неловко козырнул.
— Я насчет этой… — с трудом выдавил он из себя, — пушки той…
— Какой пушки?
— Что комбат давеча говорил…
— Ну?
— Подорвать, говорил комбат, ее надо.
— Надо. Дальше?
— Ну, вот я и того… решил, значит…
— Подорвать, что ли? Так я тебя понял?
— Так… — еле слышно ответил Лютиков, не подымая головы.
— Но ты и тола-то еще не видел, зажигательной трубки. А еще туда же, взрывать!
— Это ничего, товарищ старший лейтенант, что не видал, — в голосе его послышался упрек. — Обидел он меня сильно.
— Кто обидел?
— Комбат Никитин. Все вы, говорит, на нутро жалуетесь, когда воевать не хотите.
Я рассмеялся.
— Чепуха, Лютиков. Это он так брякнул, для смеху. Все мы знаем, что ты действительно нездоров. Сегодня в санроту пойдешь. Скажи Казаковцеву, у него направление есть. Ступай полечись.