Лютиков ничего не сказал, только посмотрел на меня исподлобья, неловко повернулся, споткнувшись о валявшиеся на полу дрова, и вышел.
Целый день я пробыл в саперном батальоне на инструктивных занятиях. Вернулся поздно. В дверях штабной землянки столкнулся с Казаковцевым.
— Чего ты здесь?
— Трубы майору чинил. Печка дымит.
— Исправил?
— А как же.
— Меня майор не спрашивал?
— Спрашивать не спрашивал, но там как раз комбат Никитин. Вас ругает, что пушку не хотите подорвать.
— Пусть говорит. Лютикова отправили?
Казаковцев только рукой махнул:
— Его отправишь! Выздоровел, говорит, я уже. Совсем выздоровел.
— Вот еще несчастье на нашу голову!
— Я его и так и этак — ни в какую.
— Бойцы в расположении или на задании?
— Во втором батальоне, колья заготовляют.
— Вернутся — пошлешь двоих с ним в санчасть. Пусть там решают, выздоровел он или нет. Ясно? Надоела мне эта канитель.
Разговор на этом кончился. Я постучался и вошел к майору. Он сидел на кровати в нижней рубашке и разговаривал с Никитиным.
— Вот, жалуется на тебя комбат, — сказал он, показав мне кивком на табуретку — садись, мол. — Пушку подорвать, говорит, не хочешь.
— Не не хочу, а не могу, товарищ майор.
— Почему?
— Людей нет.
— Сколько их у тебя?
— Трое и помкомвзвод.
Майор почесал голую грудь и вздохнул:
— Маловато, конечно.
— Не три у него, а четыре, — резко сказал Никитин, не глядя на меня.
— Четвертый не сапер, товарищ майор.
Майор искоса посмотрел на меня.
— А тут твой помкомвзвод усатый говорил, что этот самый «не сапер» сам предлагал пушку подорвать. Так или не так?
— Так, товарищ майор.
— Почему не докладываешь? А? — и вдруг разозлился. — Надо подорвать пушку, и все! Понял? А ну, зови его сюда. Скажи часовому.
Минут через пять явился Лютиков. Майор оглядел его с ног до головы и сразу как-то скис. У него была слабость к лихим солдатам — поэтому он и Никитина любил, всегда перетянутого бесконечным количеством ремешков, горластого задиру, — а тут перед ним стоял неуклюжий, вялый Лютиков со съехавшим на бок ремнем и развязавшейся внизу обмоткой.
Майор встал, пристегнул подтяжки и подошел к Лютикову:
— Вид почему такой? Обмотки болтаются, ремень на боку, щетина на щеках.
Лютиков густо покраснел. Наклонился, чтобы поправить обмотку.
— Дома поправишь, — сказал майор. — А ну-ка, посмотри на меня.
Лютиков выпрямился и посмотрел на майора.
— Я слыхал, что пушку берешься подорвать? Правда?
— Правда, — совершенно спокойно ответил Лютиков, не отрывая своих глаз от глаз майора.
— А вот старший лейтенант, инженер, говорит, что ты саперного дела не знаешь.
Лютиков чуть-чуть, уголками губ, улыбнулся. Это была первая улыбка, которую я видел на его лице.
— Плохо, конечно. Но пушку подорву.
Даже Никитин засмеялся:
— Силен мужик…
— Ну, а ползать умеешь? По-пластунски? — спросил майор.
Лютиков опять кивнул головой.
Вечером мы вместе с Лютиковым вязали заряды. Три заряда по десять четырехсотграммовых толовых шашек в каждом. От пушки ничего не должно было остаться. Показал ему, как делается зажигательная трубка, как всовывается капсюль в заряд, как зажигается бикфордов шнур. Лютиков внимательно следил за всеми моими движениями. В овраге мы подорвали одну шашку, и я видел, как у него дрожали пальцы, когда он зажигал шнур.
Он даже осунулся за эти несколько часов.
В два часа ночи Терентьев разбудил меня и сказал, что луна уже зашла и Лютиков, мол, собирается, заряды в мешок укладывает.
Я всунул ноги в валенки, надел фуфайку и вышел во двор. Лютиков ждал у входа с мешком за плечами.
— Готов?
— Готов.
Мы пошли. Ночь была темная, снег растаял, и за три шага ничего не было видно. Лютиков шел молча, взвалив мешок на спину. При каждой пролетавшей мине нагибался. Иногда садился на корточки, если очень уж близко разрывалась.
Никитин ждал нас на своем КП.
— Водки дать? — с места в карьер спросил он Лютикова, протягивая руку за фляжкой.
— Не надо, — ответил Лютиков и спросил, кто покажет ему, где пушка.
— И нетерпелив же ты, дружок, — засмеялся Никитин. — Народ перед заданием обычно штук десять папирос выкурит, а ты вот какой… непоседа…
Лютиков, как всегда, ничего не ответил, наклонился над своим мешком, потом попросил веревку, чтобы обмотать его.