Больше он ни к кому уже не подходил.
5
На передовой что-то изменилось. Стрельба приблизилась. В рощицу и вокруг нее сначала редко, а потом все чаще и чаще начали падать снаряды. Раненых стало так много, что ими заполнили не только их с Ахрамеевым палатку, но раскладывали их прямо на земле в кустах. Доктора и сестры сбивались с ног. Операционная работала круглые сутки без всякого перерыва.
— Плохое дело, — говорили бойцы. — Авиация одолевает, дохнуть не дает.
Бойцы были из разных полков, из разных дивизий, но все говорили одно — жмут немцы, спасу нет.
Рядом с Сенькой положили худенького, с наголо выбритой круглой головой сержанта-разведчика. У него были большие черные, вероятно, когда-то очень веселые глаза. Ранен он был в обе ноги. Четырьмя осколками. Пятый сидел где-то в ключице. Лежал он все время на спине, но не стонал и не жаловался, только воды все просил — у него был жар.
— Где это тебя так разделало? — насколько мог участливо спросил Сенька: ему очень жалко было худенького сержанта.
— На мине подорвался, в разведке, — сказал сержант и, тяжело дыша и поминутно кашляя, стал рассказывать, как он с тремя разведчиками — командира взвода убило, и он его заменил — пошел за «языком», как они достали этого «языка», а на обратном пути сбились, попали на минное поле, и вот только он один и остался жив — всех четверых, с фрицем вместе, на клочки разорвало.
Сенька молча слушал и сочувственно смотрел на сержанта. «Какой он худенький, совсем пацан», — думал он и сравнивал свою мускулистую жилистую руку с тоненькой, совсем как у девочки, рукой сержанта, выглядывавшей из рваного рукава.
— Повезло тебе, — сказал Сенька.
— Повезло, — улыбнулся сержант.
— А ты давно воюешь?
— Я? Дай бог. Третий раз вот уже ранен.
— Третий раз? — удивился Сенька.
— Третий. Под Смоленском, под Ржевом и вот здесь теперь.
— И все живой остаешься?
— Как видишь, — сержант медленно, с натугой улыбнулся, ему, по-видимому, трудно было улыбаться. — Водички нету?
— Я сейчас принесу, — сказал Сенька и побежал на кухню.
Когда он вернулся, сержант лежал и тяжело дышал. Лицо его стало совсем красным.
— Жар, должно быть, — сказал Сенька и поднес кружку к сухим, потрескавшимся губам сержанта. Тот с трудом сделал несколько глотков, откинулся назад и слабо выругался.
— Обидно, черт возьми, — он опять выругался. — Не увижу больше ребят.
— Тебе что — кости перебило?
— Кости. На обеих ногах кости.
Сенька посмотрел на его ноги — обмотанные во всю длину, толстые и какие-то квадратные, только кончики пальцев выглядывали.
— Да, долго тебе лежать.
— Долго, — вздохнул сержант и опять попросил пить. — С полгода проваляюсь. Как колода. А ребята воевать будут…
Больше он ничего не сказал. Закрыл глаза и долго лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал.
«Как бы не помер», — подумал Сенька, и ему еще более жалко стало худенького сержанта. Он осторожно приподнял бритую голову его — она была горяча, как огонь, — и подложил свою скатку.
Ночью сержант стал бредить — вспоминать Полтаву, Клашу, ругать какого-то старшину, — и Сенька всю ночь менял ему холодную, мокрую тряпку на лбу. К утру бред прошел, жар отпустил, и часа два сержант спал спокойно. Сенька тоже вздремнул.
Только утром заметил Сенька, что у сержанта на груди Красная Звезда. На одном уголке эмаль облупилась «Такой молоденький — и уже орден», — подумал Сенька и побежал за завтраком.
— За что это ты орден получил? — спросил потом Сенька, кормя сержанта с ложечки.
— За что дают, за то и получил, — уклончиво ответил Николай (сержанта звали Николаем) и облизал ложку.
— И давно получил?
— Давно.
«Смелый, должно быть, — подумал Сенька. — По морде видать, что смелый. А ведь такой худенький, хлипкий».
После завтрака Николаю захотелось оправиться, и Сенька бегал за судном — оно было одно на весь санбат, и на него была очередь — и помогал Николаю с ним сладить.
— Ты мировая няня, — сказал Николай, и Сеньке это было ужасно приятно.
Когда Николая унесли на перевязку, Сенька нарвал свежей травы и подложил под плащ-палатку, на которой лежал Николай. А на обед выклянчил у повара лишний кусок мяса, но у Николая не было аппетита, и пришлось ему самому съесть.
— Аппетитец у тебя — дай бог, — улыбнулся Николай. Сенька смутился и отставил котелок.
— А мне вот не лезет ничего. Тошнит чего-то.
— Это от жару.
— А вот пить… Ведро бы за раз выпил.