Матвеевна, как могла, сгребла его нескладное тяжелое тело в охапку и, не зная толком, что полагается делать в таких случаях, неожиданно для себя самой закачала, баюкая, запела старую колыбельную, бог весть как застрявшую в памяти еще с тех приснопамятных времен, как сама была ребенком.
— Баю-бай, баю-бай, поскорее помирай! — начала и сама подивилась, ну и слова у песенки! Да уж какие есть, не выкинешь. — Помри, детка, поскорей, похороним веселей, прочь с села повезем да святых запоем, захороним, загребем и с могилы прочь уйдем.
Как ни странно, зловещая песенка успокоила мальчика. Он затих, настороженно прислушиваясь и согревая горячим дыханием подмышку.
— Баю-бай, баю-бай, хошь — сегодня помирай! — Матвеевна задумалась, вспоминая, что дальше. — Тебя как зовут-то?
— Михаил.
— Ага, значит так: седни Мишенька помрет, завтра в землю упадет. Будем Мишу хоронить, в большой колокол звонить. Как на завтрашний мороз снесем Мишу на погост, мы поплачем, мы повоем да могилушку зароем, — тут Матвеевне самой стало не по себе, и она торопливо добавила. — Ты не пугайся, здесь специально слова такие, чтобы смерть обмануть. Она послушает, увидит спящего и решит — ее работа тут выполнена, можно дальше идти. Она же очень занятая, смерть-то. Вот и пойдет по своим делам, а мы выживем. Баю-бай, баю-бай! Хоть сегодня помирай. Утром в среду похороним, в четверг ночью погребем, в пятницу помянем, поминальную споем…
Лосось приподнялся было, чтобы цыкнуть на глупую старуху, но лег обратно, положив голову на моховую подушку. Дурацкая песня. Разве смерть обманешь? Она настойчива. Кого приметит — непременно заберет. А про него, видать, забыла. И как он ни старался напомнить о себе, как ни прыгал под собачий лай и крики «стой!», не пришла. Не захотела. Отвернулась презрительно, хохотнув автоматной очередью. А может, и хорошо, что не пришла. Хочется ли ему умирать на самом-то деле? Он прикрыл глаза. Ночь, накрывшая их всех звездным колпаком, просочилась под веки и протащила с собой шум леса, запах мокрой хвои и древнюю, как весь мир, песню старухи. Засыпая, он вдруг понял, что с ночью под веками он не Лосось. Он Николай. Бедный, бедный Николенька…
Глава 12,
в которой, опять-таки, становится понятно, что и Иван Сусанин из Матвеевны так себе
Ветер гнал по воде легкую рябь, раскачивая на поверхности озера кувшинки и выструганный из камыша поплавок. Солнце, отражаясь от воды, до слез слепило глаза, и Анна Матвеевна отворачивалась, прикрывала лицо ладонью, но не уходила. Глядя на воду, забывались на время все приключившиеся с ней неприятности, и даже тревога за запертого в доме Васеньку слегка отступала перед безмятежной ленью камыша и сонным стрекотанием кузнечика. Совсем близко всплеснулась рыбина, запуская по озеру насмешливые круги, и кувшинки возмущенно запрыгали на крохотных волнах.
— Не клюет чего-то, — вздохнул Миша и потянул на себя удочку, проверить, цел ли червяк.
— Сытая, — откликнулась Анна Матвеевна. — Вода цветет.
Миша потеребил обмякшего червя и снова закинул удочку в воду.
— Бабушка, а как это озеро называется?
— Не знаю, — соврала Матвеевна. — Мне эти места не знакомы. Заплутали мы.
Она уже четыре дня, мороча беглецам головы, водила их кругами по кривинскому лесу, аккуратно обходя те места, где могли случайно встретиться вышедшие по грибы односельчане. От голода у мужиков порой так громко урчало в брюхе, что она испуганно прислушивалась — не шоссе ли рядом. Самой-то ей было не привыкать, и не такого в свое время натерпелась. Даже бузину ела. Ей тогда шесть лет было. Легкая была, как воробей, забралась на куст, на самые тонкие веточки. Рвала гроздья да мелкими листиками в рот запихивала, стараясь проглотить побыстрее, чтобы не чувствовать мерзкого вкуса. Даже когда голова уже кружилась, все глотала и глотала, до того хорошо было чувствовать в животе сытую тяжесть. Под кустом ее и нашли, белую от ягодного яда, в рвотном красном месиве. А сейчас поголодать — проще простого. Тело уже вверх не тянется, только вширь ползет.
В озере снова плеснуло. Миша досадливо поерзал на месте.
— Чего ей не клюется!.. Жрать хочется, сил уже никаких нет.
Матвеевна решила сменить больную тему и спросила:
— Ты за что в тюрьму угодил? — только потом сообразив, что больную тему вывернула на изболевшуюся.
— За пьянку, — стыдливо отвернулся Миша и снова подергал удочку.
— Тю, за пьянку! Если бы за это сажали, в нашей деревне из мужиков один председатель остался бы!
— Не совсем, конечно. Меня друг детства подзаработать позвал. Ну, мужику одному дачу отстроить. Хозяин за работу не столько деньгами платил, сколько выпивкой. Ну и пили мы, как черти. Каждый вечер надирались до неба в алмазах. А однажды просыпаюсь — менты вокруг, а у меня в руке нож и вся одежда кровью вымазана. Оказалось, одного из нас ночью в пьяной драке прирезали.