— Это здесь ведь учителя уговаривают, объясняют, прощают… а там фронт… война… приказ… Дисциплина — это всё!
— Точно! — решительно подтвердил Митя. — Ребят распускать никак нельзя!
Алёша посмотрел на него и вдруг расхохотался.
— По себе знаем, верно? Мы один раз тут такую штуку устроили!.. — с увлечением сказал он.
Перебивая друг друга, они стали вспоминать первые годы учёбы, свои проделки и шалости, учителей и строгого директора.
— Ух ты! Я его и сейчас побаиваюсь. А ведь чего, кажется, — добрейший человек!
— Алёша! Митя! — донеслось из коридора.
Глава 3
СЕМЬЯ ТРУБАЧЁВА
Отец Васька́, Павел Васильевич, работал мастером в паровозном депо. Павел Васильевич любил своё дело. К паровозу у него было особое отношение. Большое ворчливое чудовище, выдувающее пар из своих ноздрей, казалось ему живым. В разговорах с Васьком он любил употреблять выражения: «здоровый паровоз», «больной паровоз».
Васёк запомнил рассказы отца:
— Стоит пыхтит, хрипит, тяжело ворочается. Ну, думаю, захворал дружище. Надеваю свой докторский халат, беру инструменты и давай его выстукивать со всех сторон…
Васёк слушал, и в нём росло дружелюбное отношение к этой железной голове поезда.
Павел Васильевич мечтал, что из Васька́ выйдет инженер-строитель или архитектор. Он будет строить лёгкие и прочные железнодорожные мосты или дома с особыми, тщательно обдуманными удобствами для людей.
Сам Павел Васильевич — выдумщик и мастер на все руки.
Квартира Трубачёвых была обставлена красивой и замысловатой мебелью его работы. Круглый шкафчик вертелся вокруг своей оси. Посреди комнаты стоял обеденный стол с откидными стульями.
— Всякое дело любит, чтобы человек в него душу вкладывал, — говорил Павел Васильевич.
Жена его была женщина слабая, болезненная, но о болезнях своих говорить не любила. Она сама справлялась со своим маленьким хозяйством и всегда знала, что кому нужно. Отец и сын обежали мать, тихая просьба её была законом и исполнялась обоими беспрекословно.
Павел Васильевич сам занимался с сыном. Васёк учился на «отлично». Всякая другая отметка была неприятной новостью.
В таких случаях Павел Васильевич, собрав на своём лбу целую лесенку морщин, останавливался перед сыном и спрашивал:
— Как же это ты? Язык заплёлся или голова не варила? Ведь ты же этот предмет как свои пять пальцев знаешь!
В прошлом году мать Васька слегла и больше уже не вставала.
У Павла Васильевича стало много домашних забот, но к занятиям сына он по-прежнему относился внимательно.
Каждый вечер оба подсаживались к кровати матери, и она, опираясь локтем на подушку, слушала, как Васёк отвечает отцу заданный урок.
Смерть жены была тяжёлым ударом для Павла Васильевича.
Он не находил себе места в осиротевшем доме, растерянно бродил из комнаты в кухню или молча сидел за столом, опустив на ладонь свою большую рыжеватую голову. И только при виде сына вскакивал, суетился, перекладывал что-то с места на место, приговаривая:
— Сейчас! Сейчас! Умойся, сынок! Или, может, покушаешь сначала, а? И потом погулять пойдём, а?
Васёк молча смотрел на него, потом утыкался лицом в подушку и плакал. Отец присаживался рядом, гладил его по спине и повторял:
— Что ж поделаешь, сынок… Пережить надо…
Или, крепко прижимая к себе мальчика, шептал ему, смахивая с усов слёзы:
— Папка с тобой, Рыжик. Папка от тебя никуда…
И действительно, всё своё время Павел Васильевич отдавал сыну.
Кроме Трубачёвых, в квартире жила ещё шестнадцатилетняя соседка Таня. Ещё при жизни матери Васька Таня приехала из деревни со своей бабушкой, потом бабушка умерла, и Таня привязалась к семье Трубачёвых.
Павел Васильевич устроил девушку на работу в изолятор при детском доме. Вечерами Таня училась в школе для взрослых.
Павла Васильевича она побаивалась и слушалась его, а Васька жалела и после смерти матери утешала как могла.
Васёк любил забегать в маленькую светлую комнатку Тани с широкой бабушкиной кроватью и горой подушек. Пёстро раскрашенный глиняный петух с иголками и нитками напоминал ему раннее детство, когда бывало, услышав его капризы, бабушка Тани сердито говорила:
— Это что ещё такое? Пойду за петухом… Он у меня этого страсть не любит!
Васёк затихал, а когда вырос, часто смеялся над собой и просил:
— Расскажи, мама, как я Таниного петуха боялся…
Павел Васильевич, оставшись без жены, думал про Васька: «Я теперь ему отец и мать».