Вышел в путь с рассветом. Тонкие льдинки, окантованные по краям белыми трещиноватыми полосами, стеклянно крошились под крупной насечкой кирзовых сапог. По армейской привычке ношу обувь на размер больше. В тесные сапоги разве втиснешь ноги, запеленатые в мягкие байковые портянки? В рюкзаке румяный каравай, завернутый в чистую тряпицу, термос с густым чаем, брусочек вынутого из тузлука сала, морковные пироги и несколько луковиц.
С наступлением весны плохо работалось. Не было на сердце тяжелой неизбывной тоски. Но и не светилось особой радости. Просто с движением соков двинулась упругими толчками кровь. Удары сердца передались ногам. Зудко сделалось им от предчувствия скорой дороги.
Из всех существующих на земле скоростей предпочитаю шестикилометровую в час: мой пеший ход. Каждый шаг преодоления земного пути достоин благословения, того истинно русского, возвышенного, коим благословляли и посох, и степную былинку, и алмазную крошку-звезду. Не всякий идущий осиливал путь. Но всякий, осиливший его, прибавлял что-то миру и своей душе.
Вчера останавливался на ночлег в деревне Бобровке у знакомого вахтовика — скуластого, большебрового парня. Глаза у него маленькие, зеленоватые, прыткие, по-крестьянски все видящие и понимающие. Левый слегка обесцвечен полукруглым бельмом. Испещренные мелкими, радужными точками зрачки почти не блестят, придавая лицу мертвенное выражение. Но когда, окаймленные плотными, прямыми ресницами, глаза начинают торопливый бег, кажется, они собираются взлететь на крепких изогнутых крыльях землистых бровей.
Звали вахтовика Тарасом. Носил он редкую фамилию Комель. Она подходила к его плотно сбитой комлеватой фигуре. Поставьте на попа тугой, наполненный мукой или сахаром куль, приладьте к нему короткие моги в штанах из черного сукна, водрузите глобусообразную, давно не стриженную голову, опустите по бокам волосатые руки — и можете мысленно представить великого знатока совхозной техники.
Редко кому в деревне не пристанет сургучно-цепкая кличка. Приштамповали ее и к степенному Тарасу, хотя при его фамилии можно бы обойтись и без прозвища. По веселой прихоти деревенских остроумов Комель стал Сутунком, жена, соответственно, — Сутуниха, а два их чада — Сутунятами.
Жена Анна — совхозная доярка — полная противоположность главе семейства: суетлива, длинна, худосочна. Обладает той отличительной сухостью деревенской работницы, которая дает право предположить: отпущенный природой телесный материал был неэкономно употреблен на кожу, жилы и кости. Если Анна спешит за водой, крашеное коромысло и ведра несет порознь, особенно при ветре. Пробовала носить пустые посудины на дужках, но от резких воздушных порывов чуть не проплыла мимо колодца под железными гремучими парусами ведер. Осердясь, Тарас Иванович называет ее сухостоиной, оглоблей, дылдой, выструганной из корабельной сосны. Под тяжестью воды Анна скрипит и гнется, как мачта в бурю. Коромысло сильно пружинит, заставляя пританцовывать наполненные до краев ведра. Если вы подумаете, что женщина малосильна — ошибетесь. Тяжелые бачки с вареной картошкой и распаренным комбикормом для двух упитанных свиней Сутуниха ворочает с завидным проворством, успевая поддать гранитной коленкой любому из подвернувшихся сынков, если тот зазевается и не вовремя откроет дверь.
Она не сутула. Красивую голову вскидывает высоко и гордо, отчего сухая желтоватая кожа на горле натягивается до барабанной упругости. Лицо не бледно и не румяно, его словно подсвечивает слабонакальная лампочка. В Анне таится неиспользованный запас прочности и неучтенной бабьей силы. Если стукнет наотмашь похмельного Тараса Ивановича — подобное случается редко — то примерно одинаковое время муж чешет ушибленный бок, а Сутуниха — отбитый кулак.