В жесткий плен мороза взято все: крутоспинные ангарные склады, ровные бруски деревянных общежитий, омертвелые опоры и вся земля, рискнувшая выдержать ярый натиск лютого декабря.
Не сном — оцепенением веет от леса, вмороженного в гранитную землю. Лес избежал корчевки. Не лег в крутые завалы от бульдозерной силушки. Нынче продолжительные ветры-листобои начисто стерли с берез и осин все мазки. Глядя на оголенные деревья, теряешь всякую веру в могущество новой весны. Способна ли она воззвать к жизни эти хрупкие скелеты?
Родька Карнаухов не бросил сегодня родственного взгляда на заснеженные купола кедров и сосен. Насупленно смотрел под ноги. Пимы плющили изморозный налет на дороге, исходя назойливым скрипом. Он спал в одежде, в полушубке. Но все равно не согревали ни бойкая кровь молодости, ни общежитское одеяло, которым закутывал ноги, ни овчина. Чтобы полушубок не сползал, не падал на пол, Родька сначала привязывал его к одеялу. Вскоре от такого варианта пришлось отказаться: без полезной службы оставались рукава. Пришлось просто-напросто влезть в полушубок, укутать ноги одеялом и тонуть в омуте сна. Омут был неглубоким. Приходилось часто просыпаться от холода, ворочаться, бегать в туалет. За окном комнаты таилась ледяная ночь, напуская на парня совсем не сказочные ледяные сны.
Снился высоченный васюганский яр. К подножию подкатились матерые, манящие к себе сугробы. Родька, первый среди деревенской пацанвы, сиганул с яра в белейшую мякоть снегов. Влетел в нее не по грудь — весь с головой. Снежная пучина влекла в жуткую глубину. Великой была скорость погружения: фуфайчонка на мальчике успела измахриться, слететь с худеньких плеч. За нею исчезла залатанная рубашонка, штанишки, сшитые из груботканины. Хотелось крикнуть во всю мочь, позвать на помощь: раскрытый рот был полон снега. Как назло, не обрывался навязчивый сон, не вызволял из беды… Ага, вот, кажется, падение замедлилось… прекратилось совсем… глухо слышны голоса… принялись откапывать…
Проснулся — нет на ногах одеяла. От окна налетают холодные струи воздуха. Горит в комнате свет. Приятели сегодня встали раньше его, что случалось довольно редко. На соседних кроватях вахтовички-певички. Они еще не все припевы вьюг выучили наизусть. Один из них, молодой, но ранний сотоварищ по бригаде, внушал недавно Родиону:
— На Севере не водка — глотка в цене. На градусы крепкую узду набросили. Сухой закон здесь ввели. Но хайло твое никаким законам не подвержено. Ори, отстаивай правоту. Нынче крепко ломить языком надо, чтобы крепкую копейку добыть.
— Руками ломить надо и… головой, — возразил тогда Родион.
Так не хотелось вставать, оставлять теплую постель. Жуткий сои, летящий изо рта пар, не проходящая два дня головная боль — все было выставлено против Родькиной воли. Он даже не стал умываться. Протер полотенцем глаза, лениво позевал и скорым шагом направился в столовую.
Вчера бригада приехала к скважинам, к недвижным станкам-качалкам и просидела из-за неисправного подъемника. Агрегат был парализован, как и четыре качалки неподалеку от него. Операторы по подземному ремонту скважин без подъемника, что колодец без спускной цепи или веревки. Родька напустился на бригадира:
— Гони машиниста подъемника ко всем чертям! Тут не детсад — высшая школа труда! Он эту школу только до трех классов прошел. Опять запишем: простой бригады. Какой тут к лешему простой?! Лучше сказать — просид. Задницы онемели. Сейчас встану на лыжи, зайцев пойду ловить в петли. Они по морозцу, как ошалелые, носятся.
Вчера морозцу было сорок градусов. Сегодня оператор носом чуял: все сорок пять, если не больше. Значит, не рабочий — актированный день. Безделье. Каждая минута — резиновая. Растягивается до часа. Скоро год добежит до финишной черты. Махнет старец безнадежно рукой, скроется от надоевших забот. Бригаде никуда не скрыться. Фонд «мертвых» — простаивающих скважин на месторождениях пока велик. Кроме операторов, никто не вернет их к жизни. Руки есть. Работать хочется. Техника фокусничает. Видите ли, гидравлика не выдерживает. Кровь в жилах не густеет, а масло пасует перед морозами. Пусть в таком случае присылают сюда побольше арктического машинного масла, чтобы все сочленения подъемника, других агрегатов шевелились проворнее…
Такие мысли отрывочно крутятся в больной голове оператора, не дают покоя. Мешает мороз — ладно. Можно на стихийное бедствие списать. Но если мешают люди? Как это назовешь? Нынче для большей пользы дела в стране завод с заводом стыкуются, фабрика с фабрикой. Министерство с министерством плотненько взаимодействуют. А тут в одной небольшой бригаде работяга с работягой язык общий найти не могут. Подряд-то бригадный, да не надо под него всех подряд в рабочую цепочку включать. Не можешь умело работать, не будь обузой в коллективе — сматывайся на Большую землю, доучивайся.